ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: омегаверс.
Но поскольку я не пишу ради красочных описаний секса, читать данное произведение безопасно для вашей психики, если вы не падаете в обморок от словосочетания «мужская беременность».
ч. 1.
Адам, я счастлив. Я ношу твоего ребенка. Я люблю тебя. И я совершенно бесстыже и абсолютно счастлив. Оттого, что теперь я могу сказать тебе эти самые слова. И могу повторять их снова и снова: я люблю тебя. Ты так долго ждал этого. Прекрасно знал, что я мог солгать тебе, сказав их, и просил так не делать. Спасибо тебе за терпение, понимание и поддержку — и я даже не знаю, в каком порядке. Спасибо, что любил меня — всегда — и всегда был готов принять меня, в каком бы состоянии я к тебе ни пришел. И именно это ты и сделал — буквально подобрал меня тогда, словно жалкого, вымокшего до нитки пса, выброшенного хозяином.
Нет, конечно, со стороны все выглядело не так. Но мы-то знаем, как оно было на самом деле. Я был дураком, Адам. Прости, что я не видел твоих ко мне чувств — поначалу не видел, — а потом уже был просто не в состоянии на них ответить. Виктор ослепил меня. С самой первой нашей встречи. Ты знаешь, он создан, чтобы сиять. Тогда я так считал. Теперь вижу и понимаю, что он всего лишь отражает свет тех, кто рядом.
Три года, Адам. Три года я был слепым дураком, искренне веря в то, что Виктор меня любит. Нет, вру. Ни во что я не верил. Первый год — да. Он и правда любил меня. Это было как эйфория — чистое и звенящее счастье. Чтобы такой, как Виктор, да обратил на меня внимание — я и мечтать не мог! Но он обратил. А дальше я просто закрывал глаза и доказывал себе, что все эти его измены — всего лишь часть его альфа-натуры; что он все равно возвращается ко мне, к своему мужу. Да, я хотел в это верить. Жить вечным обманом, в своей придуманной сказке. Правда — это такая штука, которую все хотят знать, но мало кто хочет в нее верить. Я не хотел. Да я и знать ее не хотел, если на то пошло, но Виктор даже не трудился скрывать свои интрижки. Не интрижки — одноночные измены со всеми подряд. Я просто не хотел раз за разом испытывать боль от унижения и потому прятался за выдумкой. Я ведь любил его, Адам — искренне, всей душой, без остатка. Мне было чертовски больно от того, что о мою любовь он вытирал ноги.
читать дальшеКак мы с ним познакомились? Да на очередной в его и в моей жизни вечеринке. Он же, черт побери, звезда. Рок-зведа. Кладезь харизмы и очарования. Да, я был одним из десятков тысяч тех, кто купился на надрывные тексты его песен, ошибочно принимая мейнстримовую депрессию за жизненный опыт. Честное слово, как какая-то девчонка, что рыдает от строк про дождь и слезы. Стыдно. Кому стыдно? Да мне стыдно. Мне было двадцать два года тогда — совсем не мальчишка, согласись. А Виктору... Виктору было... Да, верно, двадцать шесть.
Он был прекрасен тогда — и сейчас, что уж греха таить. Имея штат стилистов, сложно не быть прекрасным. И он сиял. В свете рампы, в черной своей рубашке, с копной светлых небрежно уложенных волос. Сейчас-то я понимаю, что я просто купился на красивую этикетку. Но тогда я был непростительно глуп и, как и все, фанател от Виктора Дюпона и его песен.
Встретиться с ним на вечеринке, которую организовывали знакомые знакомых других знакомых было пределом мечтаний. Глупо, да? Не пытайся меня оправдать — я знаю, что глупо. В конце концов, у меня было три года брака, два из которых с абсолютной уверенностью можно назвать несчастливыми, полгода надрывного одиночества и два года твоей любви, чтобы понять, каким дураком я был. Но да, любовь не только дает крылья — она отбирает разум. Ох, как же, Адам, твой сын пинается. Дай отдышусь. А лучше, дай подушку под спину — что-то ему совсем там мало места. Думаешь, пора? Да нет, доктор Каховски считает, у нас еще две недели, как минимум. На чем я остановился?
На встрече, да, спасибо. Это ужасно — вот так зависать на середине мысли. Но доктор Каховски говорит, это нормально и это пройдет. Так вот, когда я увидел его так близко — руку протяни и коснешься, — мне показалось, я умер. Просто утонул в его голубых глазах. Всегда думал, это фигура речи — утонуть в чьих-то глазах. Но нет, это чистая правда жизни. Что? Ты знаешь, каково это? Каждый раз тонешь в моих... Господи, Адам, спасибо тебе, что ты рядом. Прости, что рассказываю тебе все это. Да-да, я помню, что ты сам этого хотел — чтобы я рассказал тебе все, когда уже не будет больно. Но ведь больно тебе — слушать о моих прошлых отношениях. Ты ведь не заслуживаешь этого — рассказов о бывшем моем муже. Да, я знаю, что он бывший — но разве тебе совсем, ни капельки не больно? Вот видишь. Прости меня. Просто прости. Дай мне руку. Да я хочу поцеловать тебя в ладонь — мне нравится так. Хорошо-хорошо, рассказываю дальше.
Я утонул. Окончательно и бесповоротно. Он стоял передо мной, улыбался одним уголком губ и смотрел на меня как на очередного своего фаната, одного из безликой массы, что глазеет на него из темноты зала. Да, по сути, я таким и был. А потом Виктор подошел и провел носом у моей щеки, едва касаясь кожи. Боги, Адам, у меня от этого каждый волосок на теле встал дыбом — я думал, я задохнусь. Хотя какая разница — я же все равно уже утонул.
- У тебя что, течка? — спросил он.
Мне стало до жути неловко — сам не знаю почему. Я ведь всегда был весьма раскрепощен. Но тут меня словно замкнуло. Она у меня как раз заканчивалась — буквально последние день-два. И запах был уже настолько слаб, что почти никто и не реагировал. По-хорошему, стоило бы никуда не идти, остаться дома до самого окончания — но я же был дураком, как ты помнишь. Мне же надо было во что бы то ни стало увидеть мессию рок-сцены, как его тогда окрестило какое-то глянцевое издание. «Движение вперед», если я верно помню. Но да, ты прав, это как раз-таки неважно.
- Закончилась, — солгал я ему. В самом деле, не мог же я сказать правду — это все равно, что предложить себя ему здесь и сейчас. Может, ума у меня и не было, но гордость все же присутствовала, пусть и слабенькая. Потом я думал, что лучше бы ее не было — ни грамма, даже намека на нее. Его измены слишком уж делали ей больно. Когда Виктор начал гулять направо и налево, эта чертова моя гордость превратилась в сплошную открытую рану, на которую мой муж — прости, бывший муж — то и дело сыпал солью. Мне кажется, ему просто это нравилось — видеть, насколько я от него зависим, раз за разом утверждаться во мнении, что я принадлежу ему. И я принадлежал. Любил его до умопомрачения, прощал его, лгал самому себе и каждый раз отдавался ему без остатка, когда он решал уделить внимание мне, а не своим бесконечным любовницам и любовникам.
- У тебя чертовски вкусный запах, — сказал он мне. — Я хочу тебя. Здесь и сейчас.
Это было как откровение. Нет, в разы хуже. Меня словно током ударило, а мозг на мгновение отказал. Когда я взял себя в руки, то попытался свести все к шутке. Но... он откинул волосы мне за спину, взял за подбородок и посмотрел в глаза. Виктор выше меня на целую голову, он вообще достаточно высокий — да ты и сам видел.
- Первый раз вижу такие глубокие серые глаза, — он приблизился ко мне настолько, что губы его едва не касались моих, а дыхание щекотало кожу. От него пахло вишневым ликером и терпкими сигаретами, а еще — альфой. Чертовски сильным, уверенным в себе. У меня, кажется, закружилась голова. — И первый раз вижу омегу, который способен мне отказать. Ты ведь это не серьезно, правда?
Да, Адам, ты все верно понял: в тот же вечер я оказался у него в номере, на блюдечке с голубой каемочкой. Хотя до этого он получил, что хотел, еще в машине. Знаешь, он убийственно напорист в своих желаниях. Ему понравился мой запах — до головокружения, по его словам, — и он хотел меня во что бы то ни стало. Позже он признался, что добился бы меня любым способом — хоть силой. И я поверил — были причины поверить. Какие? Ну а ты не догадываешься? Да, бил. Нет, не часто. Только, когда напивался. Позже я просто стал исчезать из поля его зрения в такие моменты, так что, считай, совсем редко. Да нет, все нормально. Я считаю это еще одной ступенькой на пути к моему прозрению. Кто знает, сколько бы я еще терпел, если бы не эти побои. Все, что ни делается, делается к лучшему. Уверен в этом. Но спасибо тебе. И за эту улыбку — тоже.
Знаешь, я думал, он потеряет ко мне интерес после первой же ночи. Просто возьмет, что хочет, и вышвырнет, если бы у меня самого не достало ума поутру исчезнуть из поля его зрения. Собственно, это я и собирался сделать. Но он меня не отпустил. Схватил за руку, когда я попытался встать с кровати, и уложил обратно.
- Не уходи.
- Почему? — я удивился, очень.
- Мне мало одной ночи. Хочу, чтобы ты остался.
- На еще одну ночь? — усмехнулся я.
- Нет, — он наконец открыл глаза и взглянул на меня. Я снова начал тонуть. И не потому что это были глаза Виктора Дюпона, а потому что в этих глазах была тихая светлая улыбка, и уверенность, и поддержка. Я буду нечестен, если скажу, что в нем никогда не было ничего хорошего. Все мы люди. Во всех нас есть доброе и злое, плохое и хорошее. В нем тоже все это было. И да, черт побери, как бы мне ни хотелось выставить его злейшим злом, он бывал очень человечным, очень теплым, надежным. Мне было с ним хорошо — это правда, как ни крути. Пока не стало плохо. — На неделю. На месяц. На год. На всю жизнь, если захочешь. Я — хочу. — Он был честен тогда. Я по глазам видел: он был честен. Тогда он любил меня так же, как и я его. Он влюбился в меня всего за одну ночь, Адам. Наверное, потому так же быстро и разлюбил. Да, горько. Но это все прошло, прошло.
В этой ситуации было неправильным все. И в первую очередь — мое радостно задрожавшее сердце. Сейчас-то, имея опыт пережитого, я точно уверен, что надо было встать и уйти. Но я задохнулся от счастья и вернулся к нему. В его бескрайнюю постель в пентхаусе, устланную коричневым с золотом шелком. Его руки обвили мою талию и притянули к крепкому красивому телу. Властно и в то же время мягко. Он альфа — и этим все сказано. Я приник к нему, к его боку; обнял, ощущая под ладонью мышцы сильного пресса, скользя к бедру. А он прижался губами к моей макушке и тепло, уютно дышал. Мне никогда в жизни не было так спокойно и приятно рядом с кем-то. Тогда я искренне полагал, что никогда ни с кем и не будет. Тогда я просто не знал тебя, Адам. Рядом с Виктором мне никогда не было так спокойно, как с тобой. Всегда, где-то в самой глубине души, дрожала тревога. Быть может, предчувствие того самого, что началось год спустя после нашей свадьбы. Быть может, изначальная, подсознательная, если хочешь, уверенность, что крепкая семья не вырастает из секса на одну ночь. С тобой-то мы проделали долгий путь. Честно, я не представляю, как у тебя хватило сил так долго вести меня за руку, поддерживать и защищать. Ты, наверное, латентный святой. Ну что ты смеешься? Да ну тебя.
Все, не смеши меня, Диллан пинается! Ужас какой! Откуда у младенца столько силищи? А, моя печень!
Что было дальше? Дальше он прижал меня к себе еще сильнее, начал поглаживать кончиками пальцев вдоль позвоночника и, наконец, спросил:
- Как тебя звать?
Да, Адам, да. К сожалению, существует масса способов обращаться к человеку, не называя его по имени. Он прозвал меня Нуаром. Да, из-за цвета волос. То самое прозвище, которым он звал меня до последнего дня нашего брака. И даже после. Знаешь, после развода было как-то особенно... больно, что ли. Вроде только все успокоится, только заставишь себя поверить, что все прошло, ничего не вернуть и мне уже все равно, как встретишь его в какой-нибудь общей компании, а он тебе: «Привет, Нуар». Смотрит, улыбается, словно ему совершенно плевать, словно этот развод для него — так, действие мимоходом. Был замужем — а теперь нет, только и всего. А в тебе это «Нуар» аукается всеми прожитыми вместе днями, теплыми ладонями на твоих щеках, поцелуями в уголки губ и смородиновым чаем на шкуре перед камином. И ты сидишь среди друзей и улыбаешься, улыбаешься. Пока кто-то тебе не скажет: «Да что ж ты все это терпишь, а?» Я думал, я умею делать вид, что мне не больно. Нет, Адам, ни черта не умею. Все всё видели, все всё понимали, только из вежливости «не замечали».
- Тадеуш, — ответил я ему в бок, едва заметно касаясь губами кожи.
- Оу, ты поляк, что ли?
- Наполовину.
- Круто. Я был в Польше на гастролях. Прикольная страна. Экскурсии мне там разные устраивали, показывали-рассказывали. В Варшаву, старую столицу, ездили. От нее там почти одни руины.
Он говорил и накручивал на палец прядь моих волос. Они тогда подлиннее были, чем сейчас, — ниже лопаток, что ли. Он мог часами говорить о себе. Всегда так было. Виктор любит быть в центре внимания, просто обожает. Быть солнцем, дарить свой талант и принимать обожание в ответ. Что ему было мое обожание в сравнении с обожанием сотен, тысяч людей? Я быстро потерялся на их фоне, стал привычкой, обыденностью, рутиной. Просто мужем, который ждет дома, неизменен и верен. Ему стало скучно со мной, я подозреваю. И Виктор начал искать себе развлечений.
Когда он закончил рассказ о своих польских гастролях, он снова принялся меня ласкать. Ладони скользили по спине, бокам, ногам уверенней, настойчивей, требовательней. В этом был весь он. В постели он брал — тело, удовольствие, время. Властность и безапелляционность. Поначалу от этого меня просто вело, я таял в его руках, позволяя делать с собой все, что ему заблагорассудится. Я наслаждался его силой и главенством. В конце концов, я омега, а он альфа. Но знаешь, когда ты отдаешься человеку без остатка, рано или поздно ты начинаешь испытывать потребность получать что-то взамен. Если все время отдавать, внутри становится пусто. Он приходил, клал меня в постель, брал из меня полными пригоршнями, но ничего не давал в ответ. А я хотел. Хотя бы внимания. Хотя бы ласки. Нежных и мягких прикосновений, простого вопроса, как хочу я. Но этого не было. Знаешь, я даже начал уже верить, что так и должно быть. Что между постоянными альфой и омегой могут существовать только такие отношения: когда альфа все время диктует, а омега постоянно прогибается. Когда я начал считать по-другому? Когда в моей жизни появился ты, Адам.
Ты прости, я все время сравниваю тебя с ним. Я знаю, что ты все понимаешь. Но я ведь тоже понимаю, что тебе, как минимум, неприятно. Да, я сейчас с тобой. Да, ты сделал меня счастливым — по-настоящему счастливым. И более того, ты дал мне уверенность в этом счастье, в том, что оно не продлится месяц-полгода. А дольше, намного дольше. Знаешь, я очень боялся, что не смогу ответить тебе тем же. Жить рядом с тобой, брать у тебя любовь, тепло, защиту и ничего не давать взамен — это было слишком похоже на нашу с Виктором жизнь, только наоборот. Да, я был благодарен тебе — безмерно, безгранично — и я старался, как мог, чтобы хоть как-то донести эту благодарность до тебя, чтобы отдать хоть что-то в ответ на твою безвозмездную доброту, твою любовь. Но что я мог, не любя?! Да, я знаю, что ты видел эти мои старания, но ведь... Не перебивай. И не затыкай мне рот поцелуями, договорились? Боги, какой же ты все-таки прекрасный дурак. Дай я обниму тебя. Только осторожно, Диллана не придави. Да, вот так.
Знаешь, ты латентный мазохист — слушать все это в деталях. Но да, я тоже считаю, что супруги имеют право знать друг о дружке все. В конце концов, в настоящей семье не должно быть тайн — потому что в ней эти тайны поймут, примут и простят. Хотя в случае со мной никакая это не тайна. Да нет, мне-то как раз не больно. Теперь уже все прошло. Теперь я люблю тебя. Та пустота, что во мне оставил Виктор, заполнена тобой. Мне хорошо. Тепло, спокойно, уютно. У меня внутри не осталось ран, которые могли бы болеть. Так что минувшее и в самом деле стало минувшим — больше не ранит.
Ладно, остальное завтра — у меня уже горло болит. Сделай чаю, пожалуйста. С бергамотом, да.