фандом: ориджиналы
категория: слэш
рейтинг: PG-13
размер: макси
статус: в процессе
бета: Elke Maiou
— Отец, нам надо поговорить. Есть минутка?
Алан оторвался от дел, поднимая на сына взгляд. Кажется, он уже понимал, о чем будет разговор — и разговаривать на эту тему не хотел. Но и выставлять за дверь Мартина — тоже. Он закрыл толстый ежедневник в дорогом кожаном переплете, завинтил на паркере колпачок, аккуратно положил ручку в подставку и указал на кресло. Тот кивнул, закрыл за собой дверь и прошел в отцовский кабинет. Дома рабочее место Алана Маккензи заметно отличалось от минималистичного офисного кабинета — было здесь огромное количество книг на вишневых стеллажах вдоль стен, широкий стол темного дуба и уютные кожаные кресла для тех, кто решит молча посидеть рядом, пока мужчина работает. Таковой, в частности, была мать. Шарон любила составить мужу компанию, пока тот был занят. Она почти бесшумно переворачивала страницы книги, время от времени поглядывая на супруга, и ждала, когда прислуга позовет к ужину или придет время ложиться спать. С ней было удивительно уютно молчать, пусть в юриспруденции она ничего не смыслила и хоть как-то разделить увлечение и работу мужа была не в состоянии. Алан в свое время пытался ввести ее в курс одного интересного дела, которое он вел на тот момент в суде, но Шарон, к великому его сожалению, слишком быстро потеряла нить его рассуждений — больше он не пытался. Зато сын пошел в него.
Отец откинулся в рабочем кресле, всем видом показывая, что готов слушать.
— Может, приказать принести кофе? — вопросительно взглянул он на Мартина. — Или лучше виски?
При мысли о выпивке молодой человек внутренне скривился.
читать дальше— С тобой я всегда рад выпить, но сегодня, пожалуй, откажусь, — улыбнулся он отцу, опираясь на подлокотник. — Так что давай кофе.
Алан поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер прислуги. Ответили ему тут же.
— Так о чем ты хотел поговорить? — отдав распоряжение о кофе, он вернулся к разговору.
— Да все о том же, — чуть склонив голову, Мартин потер шею, подбирая слова.
В общем-то, их он подобрал заранее. Он даже речь заготовил, которую собирался выдать отцу — в защиту себя и своего права на достойную личную жизнь. Но сейчас, под внимательным взглядом родительских голубых глаз, все его стройные ходы и логические обоснования казались ему каким-то детским лепетом. Алан был первоклассным юристом, адвокатом, выигравшим не одно сложное дело — и вступать с таким в спор было все равно что любителям играть со сборной Бразилии.
— В общем, отец, я не готов жениться.
— Мы это уже обсуждали, Мартин. Если ты не готов почти в тридцать, то и не будешь готов в тридцать пять. В тридцать пять тем более будешь не готов.
— Я не готов жениться на Сесиль.
— Она, конечно, не лучшая партия на свете, но ты хотя бы можешь быть уверен, что она не будет тебе изменять.
— Потому что на такую никто и не взглянет? — мрачно пошутил Мартин.
— В каждой шутке есть доля шутки, — Алан был серьезен. — Но твоя мать тоже не первая красавица.
— Отец, послушай меня. Услышь меня, ладно?
Алан в удивлении вскинул брови. Снял очки и, сложив дужки, положил поверх ежедневника.
— Есть что-то, чего я еще не слышал?
Мартин сжал губы. Скептический настрой отца не сулил ничего хорошего. Но он дал себе слово попытаться — хотя бы еще раз, в последний раз сделать что-то, чтобы изменить ситуацию. Знаешь, сказал ему тогда Виктор, ведь человек способен и сам вывернуться наизнанку, и мир вывернуть, если он решит, что ему это действительно нужно. Не бойся расставить приоритеты. Ты — или нормы, в которых тебя приучили жить. Эти слова не давали ему покоя. Они были не то как свет в конце туннеля, не то как смачный пинок под зад. Точнее Мартин определить не мог, но, как бы то ни было, он принял решение попытаться еще раз. Раздражало, конечно, понимание, что импульс этот задал ему не он сам, а какой-то трансвестит-неудачник.
Он вообще к разговору с Виктором возвращался все эти четыре дня по нескольку раз за сутки. Это, кончено, подбешивало. Мартин не мог — даже скорее упорно не хотел, но понимание и осознание порой пробирались исподтишка — не признать, что те посиделки за кофе оказались если не приятными, то уютными. И кофе, который варит Виктор, тоже неплох. Не такой, конечно, как в кофейне на Уиллоу-стрит, но там и работают профессионалы, мастера своего дела. А Виктор был... Каждый раз от мысли о том, что стало причиной знакомства с этим трансвеститом, у Маккензи сжимались все внутренности и его начинало душить чувство то ли отвращения, то ли пренебрежения, то ли унижения. Да и стыда, ко всему прочему, тоже. Он застывал посреди какого-то дела, сжав зубы до напрягшихся желваков, смотрел перед собой невидящим взглядом. «Мистер Маккензи, все в порядке?» — окликала его секретарша. «Мартин, что случилось?» — взволнованно спрашивали его сотрудники, чье положение в «Маккензи и Морган» позволяло поддерживать с ним отношения вроде дружеских. И тогда он встряхивал головой, дергал плечами, сбрасывая с них ледяные мурашки, и придумывал какую-то успокаивающую нейтральную чушь.
В общем, радовало то, что если отвлечься на работу или иные хлопоты, то факт пробуждения в постели гея не казался таким уж преступлением — или наказанием, смотря как взглянуть. Иногда он даже весьма осторожно, как сапер на минном поле, копался в воспоминаниях, с опаской перетряхивая эмоции того дня. Признаваться себе было страшно, но суббота была не только отвратительной. Если на секундочку забыть о факте, что Виктор гей, трап, отщепенец и извращенец, в общении он был просто... чудесен — будет пожалуй слишком громким словом, но именно оно всплыло сознании Маккензи, когда он попытался проанализировать. Нет, конечно же, не чудесен, и дело тут скорее в том, что с ним, с этим человеком из совсем другой жизни — словно бы вообще из параллельного мира, в который он по пьяни окунулся и нескоро теперь отмоется — Мартин был никак и ничем не связан, он ничем не был ему обязан — и потому был рядом с ним свободен. Морально. А может... может дело было совсем в ином. Внешность трансвестита, что-то среднее между мужчиной и женщиной, эта промежуточная стадия, ни рыба, ни мясо, в моменты, когда увлекал разговор, играла занятную штуку: Виктор становился словно бы бесполым, снимая с Мартина всякое бремя осознания, с кем он переспал.
Он позволил себе смеяться, когда было смешно, даже над пошлыми шуточками, он не опасался, что не дотянет до какой-то кем-то когда-то придуманной планки, которой он зачем-то должен соответствовать, он мог не волноваться о мятой рубашке — да он вообще за столом сидел босой и небритый! — он мог, в конце концов, просто высказаться вволю о своей ситуации, не боясь, что сказанное перекрученное и с повышенным градусом острословия дойдет до ушей самой Сесиль или ее отца — и привет, скандал. Он мог... Ну в общем-то да, будем честны, он нашел свободные уши, которые понимающе кивали, пытались помочь в поиске выхода, ну или хотя бы как-то подбодрить, которые поили его вкусным кофе, а потом чаем, угощали сигаретами и подкидывали такие комментарии, от которых Мартина пробивало на смех — и в общем-то в тот момент ситуация не казалась такой уж мрачной. И если ему было так легко и непринужденно рядом с геем и извращенцем, то почему рядом с женой должно быть так тоскливо, как бывает ему при мысли о Сесиль Морган?
В субботу на той маленькой тесной кухоньке напряжение на время оставило его, позволив поверить, что жизнь пошутила с ним не такую уж и злую шутку. Сейчас же эта кухня вспоминалась, как сон, а стоило охватить в памяти всю ситуацию в целом, как у Мартина начинало нервно простреливать в печенках. Он в упор посмотрел на отца.
— В пятницу, когда я напился и пропал из поля зрения, — от этих слов сына Алан глянул на него еще скептичнее, поскольку обзванивать больницы под нервные причитания Шарон было делом не особо приятным. Мартин поспешил продолжить: — Я познакомился с одним человеком. Он сам здесь совершенно не важен — важен наш с ним разговор. — Парень замолчал, ощущая себя, как на экзамене.
— И о чем был ваш разговор? — с любопытством в голосе поинтересовался отец.
Мартин, опустивший было в задумчивости взгляд, снова поднял глаза на родителя.
— Да о жизни, в общем-то. О перипетиях, о родителях, о семье. И я понял, что я не хочу всю свою жизнь прожить с человеком, которого не люблю. Да, я знаю, что вы с мамой тоже не по любви женились — но согласись, вам повезло. Однако где гарантия, что между мною и Сесиль проскочит такая же искра?
В дверь постучали, а следом открыли ее. Служанка вошла, аккуратно внося поднос с кофейником, чашками, сахарницей и сливочником. Молча поставила это все на стол и удалилась под «Спасибо, Агнесс», тихо прикрыв за собой дверь. Алан принялся разливать кофе по чашкам.
— Ты продолжай, — между тем сказал он притихшему Мартину. — Гарантии, конечно, нет — и ты, я полагаю, собираешься к этому апеллировать?
— Да. Да, именно к этому. Я не хочу в шестьдесят лет обнаружить, что половину своей жизни я прожил впустую, что за свои шесть десятков я так и не узнал, что такое счастье. Скажи, ты будешь рад пониманию, что твой сын прожил свою жизнь вот так — никак?
— Мой сын пока что, — подняв блюдечко со стоящей на нем чашкой, Алан протянул ее Мартину, — именно так и живет. Работа — развлечения, развлечения — работа. Тебе почти тридцать, Мартин, а ты до сих пор упиваешься жизнью холостяка. Я, в общем-то, против оной ничего не имею — но надо и меру знать. Хотя бы сколько-то серьезно смотреть в будущее и понимать, что пора бы обзаводиться семьей — но ты даже попыток не делаешь. — Он откинулся в кресле, отпивая свой кофе. — Впрочем, мы это все с тобой уже обсуждали.
— Обсуждали, — с вызовом ответил Мартин. — И я хочу, чтобы обсудили еще раз.
Черт, это был его последний шанс. Если он не сумеет уговорить отца, он пропал. Но он решил. Он просчитал все в деталях — это отличный план. Самое главное — убедить отца. А дальше — а дальше он провернет все так, что обеспечит себе еще лет пять спокойной жизни, главное... главное не облажаться сейчас.
— Так вот. Да, я согласен, что не делал никаких попыток завязать отношения, а те, какие завязывались сами собой, я спускал на тормозах. Да, мне куда больше сейчас интересна работа, чем отношения. — Алан звякнул чашкой о блюдце. — Работа и развлечения, да, — поспешно добавил Мартин. — Но если ты дашь мне шанс — я даю слово. Я обещаю не отмахиваться от того, что идет ко мне в руки, а принимать это и пытаться на этом что-то построить. Я обещаю налаживать такие отношения самостоятельно. Отец, я действительно хочу найти девушку, которую полюблю и которая ответит взаимностью. Я хочу, чтобы у нас были дети, а у вас с мамой — внуки, и я хочу, чтобы мои дети имели любящих друг друга родителей. Отец, дай мне шанс на счастье.
Договорив, он наконец отпил кофе. А следом молчал в ожидании ответа, глядя в чашку. Несомненно, он может и хлопнуть дверью, уйти из отчего дома на свои хлеба и ни от кого не зависеть — в конце концов, какое-никакое имя в адвокатских кругах он себе уже заслужил. Но как по репутации обоих ударит уход сына Маккензи из их адвокатской конторы? Да и потом, в таком случае все унаследует Сесиль. А вот от этой мысли Мартина уже порядком душила жаба. Отдать все нажитое и развернутое его отцом в руки этой ничего из себя не представляющей представительнице хомо условно-сапиенс, которую Герберт Морган уж наверняка грамотно пристроит замуж... От одной мысли об этом решимость хлопать дверью ради собственных свобод мигом таяла — по крайней мере, пока есть хоть призрачный шанс исправить ситуацию.
— Ну, предположим, адвокат из тебя вышел и в самом деле неплохой, — после длительной паузы наконец заговорил Алан. — Красиво сказал. За живое задел, — он медленно кивал. — Отцовские чувства — ахиллесова пята любого родителя.
— Так каков же вердикт, ваша честь? — напряженно спросил он, до белизны пальцев сжимая ушко кофейной чашки.
— До дня рождения. Я даю тебе отсрочку до дня рождения. Если до двадцатого сентября ты не познакомишь нас с мамой с девушкой, по поводу которой у тебя будут серьезные намерения, то двадцать первого состоится ваша с Сесиль Морган помолвка. Условия ясны?
— Более чем. Спасибо, отец!
— Я ведь и в самом деле хочу тебе счастья.
В голосе Алана слышалось тепло. Но вот он допил кофе, отставил чашку на блюдце и потянулся за очками. Счастье счастьем, а работу никто не отменял.