извилины должны извиваться
ну вы уже все поняли: пробный пост х)
Щелчок рассек воздух надвое, и упругий, горячий, как раскаленное лезвие, хвост кнута вспорол мою щеку. Казалось, мне обожгли пол-лица. Таким был итог нашей первой встречи со Шнайзелем, таким был результат нашего единственного конфликта.
Сейчас, оглядываясь на более чем десять лет назад, я улыбаюсь и в очередной из бесконечного множества раз отмечаю, насколько мы оба изменились, при этом не изменившись. Я улыбаюсь. Сейчас. А тогда во мне кипела ненависть, и обида с унижением поровну обжигали изнутри и снаружи. Было стыдно, невыносимо стыдно сидеть на траве, под испуганными, удивленными, изумленными взглядами одноклассников — и самым раздражающим, бесящим, тем, что заставляло меня дрожать изнутри от переполнявших меня злобных безудержных эмоций, был взгляд Шнайцеля — холодный, презрительный, полный превосходства и осознания собственного места в этом мире. Тогда я, кажется, был готов возненавидеть всю королевскую семью за то, что она произвела на свет такого выродка. Смотреть на него снизу вверх в бессильной злобе — это все, что я мог сделать тогда.
Позорно. Отвратительно. Унизительно.
Сейчас я, Канон Мальдини, личный помощник, адьютатн, верный пес Его Высочества, смотрю на себя, прижимающего тыльную сторону ладони к рассеченной щеке, с ироничной улыбкой, переосмыслив и приняв как должное то, что произошло десять лет назад. А тогда я слышал только затяжные удары собственного сердца и стоны попранной гордости, видел светло-фиалковые глаза и хотел убитьубитьУБИТЬ этого надменного ублюдка.
Тогда Его высочество был юным максималистом, не гнушающимся использовать любые средства, чтобы добиться своего. Его воля, стальная и непоколебимая, должна была стать для нас чем-то вроде форватера, в котором нам, студентам Northern Bulliac*, предстояло прожить все три года нашей старшей школы. И она стала. Эта сторона характера Шнайцеля осталась в нем до сих пор, отшлифовываясь и кристаллизуясь, стремясь к идеалу, становясь основным его оружием, клинком которого стал мощный интеллект. Правда, теперь Его высочество кнутом не пользуется. Вместо кнута у него есть армия, а несогласные одноклассники сменились несогласными государствами. Наверное, уже тогда, на заднем дворе академии, было ясно, что Шнайцеля ждет большое будущее, а имя его будет не только звуком. Какая же это ирония, что он родился вторым наследным принцем. Да нет, принимая во внимание характер Его высочества Мямли, даже не ирония — сарказм судьбы.
Будучи тогда сжигаем ненавистью, я не видел и не осознавал ничего того, что вижу и понимаю сейчас — только удаляющуюся спину принца, статный, королевский разворот плеч, сообщающий всем о статусе студента Шнайзеля, да краем глаза едва замечал тонкими струйками утекающих с заднего двора студентов, еще секунду назад глазевших на весь этот унизительный цирк. Наверное, уже тогда — еще совсем подсознательно, вопреки собственной воле, несмотря на попранную мою гордость и визжащую внутри меня ненависть — я начал уважать этого человека. За взгляд, в котором не было удовольствия, пока его пальцы сжимали рукоять кнута, а была лишь необходимость и были все меры хороши. Уже в школе он перестал быть сентиментальным юнцом, страдающим угрызениями незрелой совести. Уже тогда он понимал, что власть и этика — вещи несовместимые. Не понимал — я.
Позже, когда учебный год набирал обороты, занятия сменялись занятиями и класс жил своей учебной жизнью, я имел возможность увидеть способности Шнайцеля — на занятиях по истории, физике, математике, по всем дисциплинам, я имел возможность наблюдать за ним во время игры в шахматы... Уважение, зародившееся во мне ранее, пускало корни, крепло и росло, как бы я сам ни был против. И в один прекрасный день от ненависти, на которую я опирался, как на костыль, не осталось и следа. Кажется, этот день и стал днем, с которого все началось.
Я предложил Его высочеству сыграть партию в шахматы. Конечно же я проиграл. Я выиграл намного больше.
скрины из пикчер-драмы
Щелчок рассек воздух надвое, и упругий, горячий, как раскаленное лезвие, хвост кнута вспорол мою щеку. Казалось, мне обожгли пол-лица. Таким был итог нашей первой встречи со Шнайзелем, таким был результат нашего единственного конфликта.
Сейчас, оглядываясь на более чем десять лет назад, я улыбаюсь и в очередной из бесконечного множества раз отмечаю, насколько мы оба изменились, при этом не изменившись. Я улыбаюсь. Сейчас. А тогда во мне кипела ненависть, и обида с унижением поровну обжигали изнутри и снаружи. Было стыдно, невыносимо стыдно сидеть на траве, под испуганными, удивленными, изумленными взглядами одноклассников — и самым раздражающим, бесящим, тем, что заставляло меня дрожать изнутри от переполнявших меня злобных безудержных эмоций, был взгляд Шнайцеля — холодный, презрительный, полный превосходства и осознания собственного места в этом мире. Тогда я, кажется, был готов возненавидеть всю королевскую семью за то, что она произвела на свет такого выродка. Смотреть на него снизу вверх в бессильной злобе — это все, что я мог сделать тогда.
Позорно. Отвратительно. Унизительно.
Сейчас я, Канон Мальдини, личный помощник, адьютатн, верный пес Его Высочества, смотрю на себя, прижимающего тыльную сторону ладони к рассеченной щеке, с ироничной улыбкой, переосмыслив и приняв как должное то, что произошло десять лет назад. А тогда я слышал только затяжные удары собственного сердца и стоны попранной гордости, видел светло-фиалковые глаза и хотел убитьубитьУБИТЬ этого надменного ублюдка.
Тогда Его высочество был юным максималистом, не гнушающимся использовать любые средства, чтобы добиться своего. Его воля, стальная и непоколебимая, должна была стать для нас чем-то вроде форватера, в котором нам, студентам Northern Bulliac*, предстояло прожить все три года нашей старшей школы. И она стала. Эта сторона характера Шнайцеля осталась в нем до сих пор, отшлифовываясь и кристаллизуясь, стремясь к идеалу, становясь основным его оружием, клинком которого стал мощный интеллект. Правда, теперь Его высочество кнутом не пользуется. Вместо кнута у него есть армия, а несогласные одноклассники сменились несогласными государствами. Наверное, уже тогда, на заднем дворе академии, было ясно, что Шнайцеля ждет большое будущее, а имя его будет не только звуком. Какая же это ирония, что он родился вторым наследным принцем. Да нет, принимая во внимание характер Его высочества Мямли, даже не ирония — сарказм судьбы.
Будучи тогда сжигаем ненавистью, я не видел и не осознавал ничего того, что вижу и понимаю сейчас — только удаляющуюся спину принца, статный, королевский разворот плеч, сообщающий всем о статусе студента Шнайзеля, да краем глаза едва замечал тонкими струйками утекающих с заднего двора студентов, еще секунду назад глазевших на весь этот унизительный цирк. Наверное, уже тогда — еще совсем подсознательно, вопреки собственной воле, несмотря на попранную мою гордость и визжащую внутри меня ненависть — я начал уважать этого человека. За взгляд, в котором не было удовольствия, пока его пальцы сжимали рукоять кнута, а была лишь необходимость и были все меры хороши. Уже в школе он перестал быть сентиментальным юнцом, страдающим угрызениями незрелой совести. Уже тогда он понимал, что власть и этика — вещи несовместимые. Не понимал — я.
Позже, когда учебный год набирал обороты, занятия сменялись занятиями и класс жил своей учебной жизнью, я имел возможность увидеть способности Шнайцеля — на занятиях по истории, физике, математике, по всем дисциплинам, я имел возможность наблюдать за ним во время игры в шахматы... Уважение, зародившееся во мне ранее, пускало корни, крепло и росло, как бы я сам ни был против. И в один прекрасный день от ненависти, на которую я опирался, как на костыль, не осталось и следа. Кажется, этот день и стал днем, с которого все началось.
Я предложил Его высочеству сыграть партию в шахматы. Конечно же я проиграл. Я выиграл намного больше.
скрины из пикчер-драмы
