извилины должны извиваться
Ориджинал, однако написанный в рамках сеттинга настольной ролевой игры: WoD Changeling: The Dreaming | Мир Тьмы Подменыши: Грёза.
направленность: слэш
рейтинг: R
тэги: драма, психология, фэнтези, мифические существа, ER
предупреждения: нехронологическое повествование, насилие, смерть, андерэйдж
размер: ~15000 слов
бета: Mikku88
статус: завершен
читать дальше
Джулиан и Ингард в человеческих обличьях
арты (с) Kasai Ayumi
— Отпусти меня, — зло шипел Джулиан в стену, к которой его беспардонно и грубо прижимал тролль. Но Ингард молчал. Упорно, упрямо, жадно. Он всегда молчал в такие моменты и делал только то, что хотел, не слушая Джулиана. Ши даже не знал, слышит ли его Ингард и нагло игнорирует или просто пропускает слова и тон своего господина мимо ушей.
— Отпусти! Я приказываю тебе, — он дернулся, отжимаясь от стены, пытаясь высвободиться. Но оба знали — это бесполезно: тролль слишком тяжел для юного и тонкого, как тростинка, Айлила, а жар уже бежит по венам, заставляя закрывать глаза и прислушиваться к этим чертовым касаниям, ловить каждое движение умелых рук Ингарда, отвечать всем телом и тяжело, прерывисто дышать.
— Прекрати, Ингард, — в шепоте власть — из последних сил, — требование, приказ. Джулиан никогда не просит — по крайней мере своего тролля, своего рыцаря и своего ментора. Он приказывает, как положено ему по праву рождения. И тролль слушается. Обычно слушается. Но не сейчас. Джулиан запрокинул голову и беззвучно застонал, когда пальцы Ингарда скользнули под плотную ткань шосс и принялись ласкать.
Ши таял, млел, его тело безвольно подчинялось Ингарду. Он сам подчинялся Ингарду. Джулиан аэп Айлил, граф Уиллоуфорд, подчинялся своему вассалу, безродному троллю, который...
— На кровать, — горячий командный шепот прервал полную жгучего возмущения мысль.
Сильные руки обхватили его за талию, закинули на плечо, чтобы через несколько широких шагов, словно мешок с картошкой, швырнуть графа на огромную и массивную кровать под балдахином. Ингард навис сверху. Раздался треск ткани — черный бархатный дублет поддался под уверенными пальцами тролля, словно паутинка. Худая, но жесткая ладонь ши со всей силы ударила Ингарда по лицу.
— Не смей рвать на мне одежду, — прошипел Джулиан.
На его слова не обратили внимания. Сильные руки перевернули ши на живот и рванули шоссы. Вуаль — через несколько часов здесь, в Грёзе, она восстановится. Но дело не в этом: Айлила бесила эта наглая самоуверенность и безнаказанность тролля. Словно он, граф, был дешевой подстилкой, к мнению которой можно не прислушиваться. Словно он существует только для него, Ингарда Фрайна — но... это так и есть.
Для Джулиана аэп Айлил его рыцарь был всем, альфой и омегой, небом и землей, реальным миром и персональной Грёзой. И ши присвоил его себе в отместку, сделал своим, посадил на короткий поводок, бесконечно мстя за свою от тролля зависимость.
Ему было десять, когда они познакомились. Ребенок, во взгляде которого была затравленность. Жить и не знать, кто ты такой, но знать наверняка, что ты другой. Не такой, как мисс Лэтэм или миссис Грин, как Эмили Спаун или Майки Роджерс. Не похожий ни на кого из детей в этом проклятом детском доме. Но почему? Почему? Джулиан не знал. Он и имени своего тогда не знал — не помнил, для окружающих оставаясь все тем же Натаниэлем Ли, чью душу выгнал, когда мальчику было шесть. Фея, растерявшая свою память и знание о том, что она такое, в долгой дороге из Аркадии в мир людей.
Он нашел сосуд, который в этом мире сможет защитить его от Банальности. Тонкие химерические сущности, пришедшие сюда из Грёзы, чьи тела и души состоят из Чар и Волшебства, — фейри не в состоянии жить в этом мире так, как жили они в далекой Аркадии. Продукт человеческих душ, не верящих в сказку, не верящих в чудо, прекративших мечтать и видеть цветные сны, — Банальность — убивает фей. Чтобы выжить, они занимают тела людей. Таких в этом мире называют подменышами. Сами они зовут себя китейнами. Многие из них словно оплетают душу человека и начинают существовать вместе, деля тело на двоих. Но то все больше простолюдины: богганы, слуаги, сатиры, даже тролли — тем более славящиеся своим благородством тролли. Ши же, гордые и прекрасные аристократы, как правило отказываются делить свою материальную оболочку с кем бы то ни было — даже с ее изначальным хозяином. Джулиан выгнал шестилетнего Натаниэля Ли, мать от которого отказалась еще в роддоме, и занял его место. С тех пор «Нат» начал видеть странные вещи, которые пытался объяснить сверстникам и воспитателям, — фея, теперь живущая в этом теле, видела проявления Грёзы в мире людей. Но оставшись без львиной доли своих воспоминаний, не знала сути этих видений, не понимала, что происходит вокруг нее.
— Ты видел русалку, Нат? — в него летит ком грязи.
— Ну-ка, покажи нам, мы тоже хотим посмотреть! — еще один.
— А позавчера он видел говорящую улитку!
— Да он все время что-то видит!
— Говорит, старая ива над озером — вовсе не ива и пыталась его сожрать!
Он скрючился на редкой и мокрой от дождя траве, закрывая голову руками, а они стоят вокруг и швыряют в него комья грязи. Уже бесконечно долго. Он чувствует эти удары — тяжелые и упругие шлепки. В некоторых комках попадаются камни, на коже останутся синяки. Вот грязь попала в голову и растеклась по волосам. Это особенно смешно. Его снова будут ругать, когда он вернется. Миссис Грин отчитает за испачканную одежду и грязь, которую он оставит везде, где будет проходить. А мисс Берджесс, милая Ирен Берджесс, будет его жалеть, смазывая йодом царапины, прикладывая лед к ушибам и приклеивая пластырь на сбитую в кровь скулу.
А потом он отомстит — когда его вызовет к себе в кабинет мисс Лэтэм. Ей давно уже пора быть замужем и иметь своих детей. Но она говорит, что ей не нужна другая семья — у нее есть ее цыплятки, пятьдесят сирот всех возрастов, которых она собрала в своем уютненьком детском домике «Приют Чарльза Харпера», здесь, в самой глуши Аризоны. Мисс Лэтэм души не чает в своих ягнятах, хоть и строга. Он давно это понял. Потому, когда он придет к ней, он будет смотреть на женщину грустными своими серыми глазами, кусать губы и рассказывать о том, что мальчишки его ненавидят. Он даже будет почти плакать, трогая струны ее души. Он будет манипулировать ею, неосознанно, исподволь. Он оставался Айлилом, даже не помня этого. Умение использовать других и заставлять их делать то, что тебе нужно, текло у него в крови. Просто... сейчас он еще слишком молод и ничего о себе не знает, его Кризалис только-только начался.
Ингард укусил его за плечо. Больно. Оставляя на белой коже господина яркие отметины, узнаваемые с первого взгляда. И теперь Айлилу придется быть очень осторожным, чтобы никто и никак не заметил этих обвиняющих улик. Чтобы не вскрикнуть от боли, Джулиан ткнулся лицом в подушку. Он давно научился давить крики и стоны в самом их зародыше, или позволять себе самую малость, утыкаясь лицом во что-то мягкое, поглощающее звуки. Потому что здесь, в Грёзе, в замке Айсидора аэп Айлил, и там, в мире людей, в особняке Ирвина Фитцджеральда, слишком много слуг. А отец, если узнает, что Джулиана и его рыцаря связывает не только клятва вассала и господина, будет очень, очень зол. И тогда уже никакие его уловки, никакая магия не помогут юному графу исправить положение. Он горячо выдохнул в подушки и беззвучно застонал, ощущая, как пальцы Ингарда проскальзывают между ягодиц и начинают мягко поглаживать.
И Джулиан отвечал. Искренне, жарко, от всей души. Он всегда отвечал Ингарду, как бы ни ругался, ни шипел, ни обзывал того и ни сопротивлялся. Всегда наступал момент, когда он сдавался, не в силах больше противостоять этим жадным уверенным рукам с мозолями от меча на ладонях, этому горячему и страстному дыханию у уха, силе и воле, с которыми тролль переступал через приказы своего сюзерена, заставляя того хватать воздух ртом и мучительно кривить красивые губы в удовольствии. Потом Джулиан будет обвинять его в насилии, во всех смертных грехах, будет отыгрываться на своем рыцаре — с особой изощренностью... Но это потом. А сейчас горячий язык Ингарда медленно заскользил вдоль позвоночника, и у ши по коже прошла мелкая дрожь. Он застонал в подушку. Тонкие, но сильные бледные пальцы вцепились в простыню, а сам Айлил прогнулся, невольно приподнимая бедра. Здесь и сейчас он принадлежал троллю без остатка, позволяя тому все. Позже он будет ненавидеть себя за свое безволие — как много раз до, как будет много раз после. Ингард укусил его за загривок, и ши обдало жаркой болезненной волной.
К десяти годам он почти научился не подавать виду, что рядом с ним существует совсем другая реальность. Он игнорировал огромный говорящий мухомор в саду и летучую мышь с него размером, обосновавшуюся в кабинете миссис Грин. Он очень старательно и успешно избегал Грёзу, казалось, бывшую повсюду. Нет, он не знал, с чем его сознание имеет дело, но некоторые общие законы для себя вывел. Но как можно игнорировать хватающие тебя за лодыжки растения, он не знал. Он спотыкался, падал, пытался выдернуть ногу — на ровной аллейке, вокруг которой только скамеечки да трава. Он вздрагивал посреди урока, когда из только ему видимой старой-престарой штукатурки вываливался кусок и с грохотом падал на пол. Он уже давно перестал даже пытаться пояснить людям, которые видят только лишь побеленные, после недавнего ремонта стены, обычные вишни, яблони и сирень в саду, что же видит он. Он научился быть совсем не вежливым и не разговаривать со странными существами, которых и животными-то не назовешь, но и людьми — тоже, порой (счастье, что очень редко) появляющимися в этих краях и при виде его пытающимися завязать беседу. Он уже давно ходил на приемы к психологу детского дома, мистеру Арчеру.
Но игнорировать здоровую красно-черную птицу с огромным изогнутым хищным клювом и кривыми когтями он не мог. Она кинулась на них, когда они играли в футбол.
— Нат, пас! — а он замер, с ужасом глядя на пустое место перед собой. Пустое — для них.
Нервы его не выдержали, и он кинулся бежать. Сломя голову, через бордюры, клумбы и кусты.
— Псих! — кричал ему вслед Эндрю Гиллан.
— Скоро на нас кидаться начнет.
— Да не посмеет.
— Да ладно. Он же теперь дерется в ответ.
Птица догнала его и кинулась, сбивая с ног. Он упал, пролетев пару метром, а потом еще катился и катился по траве, чувствуя, как камни больно утыкаются в ребра, как ушибся локтем, как рассек о ветку лоб. Он скрючился, закрывая голову руками, ожидая, что с секунды на секунду его схватят сильные когти и разорвут на части.
— Милорд, вы в порядке?
Спустя секунду парализовавшего страха Натаниэль открыл глаза и чуть отвел в строну руку, чтобы осторожно глянуть на говорящего. Он не знал этого голоса — или просто не узнавал. Склонившись, на него озабоченно смотрел сильный смуглый и светловолосый мужчина. Через человеческие черты которого проглядывали другие: дикие, пугающие. Глаза мальчика расширились и он отчаянно дернулся, порываясь бежать. Прочь, прочь от этого здорового и крепкого не-человека с массивной челюстью и острыми зубами, обнажившимися в улыбке. Незнакомец словил его за руку. Натаниэль вздрогнул, затравленно посмотрел и снова собрался в клубок.
— Отпустите. Отпустите меня! — он все еще пытался выдернуть руку.
— Успокойтесь, милорд. Старайтесь сконцентрироваться на моей человеческой внешности. Слышите меня? — мужчина говорил спокойно, дружелюбно и очень почтительно. Пальцы его наконец разжались, позволяя Натаниэлю забрать руку. — Меня зовут Эштон Фостер. Я тоже видел эту красно-черную птицу.
Эти слова оказались паролем, ключом к душе и доверию мальчика. Здесь и сейчас. Затравленность и страх ушли из взгляда, губы, сжатые в тонкую нитку, расслабились и задрожали.
— Вы... правда, ее видели? — все еще недоверчиво спросил он.
Мужчина кивнул. Он смотрел на юного ши и недоумевал, как тот оказался здесь, в полном одиночестве. Как давно у него начался Кризалис, сколько он живет в человеческом теле и есть ли здесь кто-то, способный объяснить фее, что с ней происходит? Судя по красивым чертам человеческого лица — давно. Судя по страху и непониманию, которые он, Ингард, видел в глазах ребенка, никто из окружающих не принадлежит к китейнам, чтобы рассказать мальчику о странной реальности вокруг него.
— Натаниэль! — к ним, запыхавшись, подбежала раздраженная миссис Грин. — Натаниэль Ли, ты снова за свое?!
— Доброго дня, — вежливо, но настойчиво перебил ее Ингард, отвлекая внимание на себя. — Я — Эштон Фостер. Мы договаривались, что я приеду сегодня.
— А, мистер Фостер, — нервно улыбнулся Оливия Грин, кидая на Натаниэля резкий недовольный взгляд. — Очень приятно. Этот наш воспитанник, — она указала на мальчика, который совершенно подсознательно пытался укрыться за широкой спиной мужчины, — немного... странный. Юный возраст, буйная фантазия. Извините за такую встречу. Оливия Грин.
— Да нет, все нормально, — заверил он и коснулся плеча ребенка, словно успокаивая. — Давайте пойдем к вам в кабинет, миссис Грин, и заодно отведем мальчика в медпункт.
И они пошли. Этот незнакомый мужчина, который назвался Эштом Фостером, занял собою все внимание завуча по воспитательной работе, не давая той в очередной раз окрыситься на воспитанника. А Натаниэль шел рядом, повинуясь большой и сильной, а главное — теплой руке на своем плече, и то и дело кидал на высокого, очень высокого и крепкого мужчину удивленные и растерянные взгляды.
Он был таким, как и сам Натаниэль. Сейчас, когда страх сошел, мальчик очень четко это понимал. Человек и не-человек одновременно. Смуглый и светловолосый, с синими глазами, приятными чертами лица и открытой улыбкой — и бледнокожий, до того, что кожа имеет голубой оттенок, с копной темных волос и — он только сейчас заметил! — небольшими рожками на лбу. Этот гигант, проступающий сквозь человеческие черты Эштона Фостера, был колоссально высок. Сколько же в нем? Восемь с лишним футов? И к поясу приторочены ножны с мечом. Но несмотря на эту невероятную разницу в обличьях, глаза у мужчины оставались одинаковыми в обеих... ипостасях? Невозможно-синие, глубокие и удивительно добрые.
Натаниэль вдруг понял, что он может видеть четче то одну, то другую внешность Эштона Фостера, если постарается всмотреться. Мальчик сузил лаза, концентрируясь на человеческих чертах, и смуглый мужчина, словно почувствовав этот взгляд, посмотрел на него и подмигнул, сжав уверенные пальцы на остром плече. И напряженные мышцы ребенка расслабились от этого простого, но надежного жеста. Ему показалось, он наконец-то встретил родственную душу. И пусть этот незнакомец выглядит страшно и дико, пусть на нем сквозь обычные джинсы и оранжевую футболку проступает клепанный кожаный доспех, они — одинаковые. Одного поля ягода. Синекожий гигант и бледный тонкий, как тростинка, мальчик с темными волосами, косым разрезом больших серых глаз и острыми скулами. Чуть позже новый воспитатель, отдав юному аристократу все положенные по статусу и этикету почести (чем немало удивит мальчика) расскажет ему, что он, Натаниэль Ли, — ши и у него должно быть свое имя феи. А сам Эштон, которого среди фейри зовут Ингардом Фрайном, — тролль, сын самого благородного и доблестного из племен китейнов.
Джулиан схватил ртом воздух, а затем вцепился зубами в подушку, давя очередной стон. Оставив на бледной коже ши достаточно красноречивых отметин, Ингард стал мучительно нежен. Перевернув своего сюзерена на спину, он принялся покрывать стройное тело томительными, изматывающими душу поцелуями-бабочками, порхающими от плеча к ключице, от соска к животу и всякий раз, замерев, оставляющими после себя яркий красный след.
— Хватит издеваться, — рывками прошептал Джулиан, отчетливо понимая, что рыцарь его дразнит и тянет, тянет, испытывая выдержку ши. Но, конечно же, его никто не послушался. Ингард заглянул в серые глаза подростка, усмехнулся и поднял бледную ногу, аккуратно, но уверенно придерживая за пятку. Губы заскользили по коже. Язык очертил щиколотку, зубы легко сжались, лишь намечая укус. И выше, выше потекли поцелуи, пока не замерли под коленкой. Тролль лизнул и двинулся дальше. Теплые мягкие губы ласкали внутреннюю строну бедра, заставляя Джулиана закусывать губу. Чем выше поднимался вдоль ноги Ингард, тем жарче становилось ши. Низ живота уже давно тянуло желанием, и вот сейчас очередной поцелуй отозвался в паху горячей болезненной волной. Подросток едва слышно застонал — от удовольствия и досады. Пьяные глаза смотрели на темный купол балдахина, не видя ничего.
Зубы тролля сомкнулись на нежной чувствительной коже бедра — Джулиан вздрогнул и невольно вскрикнул, тут же зажимая рот рукой.
— Что ты делаешь! — зашипел он на рыцаря, пытаясь сесть.
Но Ингард резко задрал ему и другую ногу, заваливая ши на спину. Редки были те случаи, когда тролль позволял своему подопечному и господину делать, что ему пожелается. Здесь, в постели главным был он. Здесь все было так, хочется ему. И Джулиан будет задыхаться, стонать и сходить с ума согласно его, Ингарда, разумениям. Он словно мстил своему сюзерену за все намотанные на кулак нервы, за все бессонные ночи, за все пренебрежительное барское отношение. В постели он будто отыгрывался за перепады господского настроения, за кнуты и пряники, за ласковые теплые взгляды, чуть прохладную ладонь на щеке, щекочущее дыхание на шее и улыбчивые искорки в обожающем взгляде, словно по щелчку сменяющиеся холодным хозяйским презрением, которое обдавало Ингарда ледяным душем. Чтобы не расслаблялся, чтобы знал свое место. Чтобы никогда не смел быть выше своего сюзерена. Джулиан держал своего рыцаря на коротком поводке, не давая вздохнуть полной грудью. И в то же время он не давал троллю приблизиться к своему ши. Это ранило, ранило глубже, чем любой меч. В самое сердце — большое любящее сердце тролля.
И когда иссякало терпение и не было больше никаких сил убеждать себя, что это у Джулиана просто такой несносный характер, он срывался и мстил. Мстил со всей злостью, что в нем была, со всем раздражением, бешенством. Отыгрывался за попранную гордость и преданность, за осмеянную любовь. Мстил с выворачивающей наизнанку душу нежностью, надрывным обожанием и болезненной чуткостью.
Здесь, в постели, не он подчинялся — а подчинялись ему. Он вил из Джулиана веревки, он заставлял ши стонать, задыхаться и сгорать от желания. А потом выгибаться и раскрывать рот в беззвучном крике, сжимая пальцы на простыне. Он был прекрасным любовником: самым лучшим, самым чутким, самым умелым. Он доставлял своему ши такое удовольствие, которого тот не переживал больше никогда и ни с кем. Ингард словно пытался привязать подростка к себе — хоть так, хоть через постель, — не зная, что тот и так привязан к нему крепче некуда.
Или знал, но... Но всякий раз было чертовски больно, когда своенравный подросток в отместку сбегал с кем-то из своих многочисленных поклонниц и поклонников. Он красив, чертовски красив в человеческом обличье, этот Джулиан аэп Айлил. Он привлекает внимание не только женщин, но и мужчин. И совсем не обязательно в сексуальном смысле. Джулиан прекрасен, он вдохновляет и воодушевляет, он окружен своими мечтателями — и без зазрения совести он пьет волшебство из их мечтаний. Окрылять для того, чтобы отобрать все до последней капли, и бросить, не оставив способности мечтать. Это было одно из любимых занятий Айлила. Он, Ингард, будучи благим, был не в силах этого понять, и тем более принять. Он мог только молча сжимать зубы, когда ши в очередной раз пропадал из поля его зрения.
На следующее утро, или через сутки, двое, трое Джулиан появлялся — и по глазам было понятно, изменял тот Фрайну или нет. В наглом высокомерном взгляде отчетливо читалась вся правда о том, что ши делал без своего рыцаря. Он словно бы и не старался скрывать подобное, раз за разом кидая вызов. И глядя в эти улыбающиеся глаза, на тонкие изогнувшиеся в усмешке губы, тролль бил. Нет, не избивал, срываясь в эмоции, а просто отвешивал тяжелую болезненную оплеуху, от которой Джулиана всегда невольно отступал на шаг, слыша, как звенит в ушах. А в следующее мгновение горячие губы тролля находили губы Айлила, и Ингард начинал наказывать.
— Почему вы назвали меня милордом, мистер Фостер? — спросил Натаниэль, когда спустя несколько дней они смогли остаться наедине на достаточное время, чтобы поговорить.
— Потому что вы — ши, милорд, — будто бы это все объясняло! Новый воспитатель упорно был с ним удивительно вежлив и почтителен, когда вокруг никого не было.
— Ши?
— Да, милорд. С чего мне начать свой рассказ? С того, кто такой этот синий здоровяк, которого вы видите за моим человеческим обликом? — он скорее разговаривал сам с собой. Ингарду еще не доводилось самостоятельно воспитывать фею, служить ей опорой до тех пор, пока китейн не вспомнит о себе хоть что-то, не усвоит порядок вещей, существующий в их двух мирах. — Или, наверное, будет лучше начать с того, кто все мы такие?
— Все мы? — Натаниэль смотрел на тролля широко раскрытыми глазами, и Ингард в который раз удивлялся, насколько человеческий облик мальчика стал похож на истинный облик феи. Насколько сильным должен быть китейн, живущий в этом теле, чтобы так изменить его черты по своему образу и подобию. Он видел детские фотографии этого ребенка в детдомовских альбомах — и Натаниэль Ли мало походил на того, с кем сейчас разговаривал Ингард.
— Да. Судя по всему, я первый из китейнов, кого вы встретили. Но нас — фей — много.
Феи. Мальчик поверил. Почему ему было не верить человеку — пусть пока будет «человеку», ведь слово «фея» еще не прижилось в его сознании, — что где-то там, на всем Земном шаре, живут десятки, сотни, тысячи таких же, как и он сам, если вот он, Эштон Фостер, стоит перед ним и он явно не человек. И относится он к Натаниэлю Ли — «сумасшедшему», «чокнутому», «обманщику» — намного лучше всех его сверстников вместе взятых. Он хотел верить — это было жизненно необходимо — и он поверил. И доверился.
Было в этом доверии какое-то особое детское счастье. Возможность расправить крылья. Знать, что хотя бы один человек рядом с тобой поверит твоим словам и не воспримет их в штыки. Знать, что у тебя есть отдушина, уши, которым можно высказаться, не опасаясь. И даже если мистер Фостер будет слушать его с неохотой или не будет вообще, он уж точно не будет считать Натаниэля чокнутым.
— И да, — продолжил тролль, обламывая ветку с куста, — мое настоящее имя — Ингард Фрайн. И если вы, милорд, ши, то я тролль. Только на людях, пожалуйста, зовите меня Эштоном Фостером. Думаю, вы знаете почему. — Натаниэль кивнул.
К моменту начала Танца Грёз, мальчик знал о феях все, что знал о них тролль. Ингард не скупился на рассказы и не утаивал ничего от того, кого невольно начал считать своим господином всего лишь по праву рождения. А юный ши впитывал все как губка, слушая Фрайна жадно, ловя каждое слово о себе подобных. Была в этом живая, насущная потребность — раз за разом утверждаться в знании, что он такой не один, что где-то там у него могут появиться друзья или, может быть, даже родственники. Оставаясь наедине с троллем он с упоение произносил его настоящее имя, словно прикасался к чему-то запретному. Натянув одеяло на голову и спрятавшись ото всех своих соседей по спальне, он шептал это имя перед сном, словно перекидывая мост между Миром Осени, где правит бал Банальность, в Грёзу. Он смаковал настоящее имя Фрайна, уж коли не мог вспомнить своего. Он почти присвоил его себе, сделал своей единоличной тайной, к которой имел право прикасаться только он.
Натаниэль достаточно быстро свыкся с мыслью, что он аристократ. Уже через несколько недель — или самое большее месяц — его перестало приводить в замешательство обращение «милорд» и крайне уважительное отношение к нему Ингарда. Более того, он стал воспринимать это как что-то, само собой разумеющееся. Словно потерявшая воспоминания фея только и ждала этого, привычного для нее отношения, словно помести Натаниэля в родные для него условия — и он вспомнит все. Но вот какие условия были для него «теми самыми», Ингард не знал. Равно как и к какому из Домов принадлежит ши.
Как-то утром Фрайн заметил, что его подопечный непривычно возбужден. Обычная меланхолия, часто бывавшая на его лице и ограждавшая Натаниэля от лишнего внимания сверстников, сейчас сменилась горящим, слегка лихорадочным взглядом и румянцем на бледных щеках. Когда, наконец, после окончания занятий он смогли встретиться в условленном месте — дальней части сада, скорее напоминавшую рощу, — мальчик кинулся к Фрайну и вцепился в крепкую руку тролля.
— Меня зовут Джулиан! — почти выкрикнул он, дрожа от возбуждения. — Мое имя среди фей — Джулиан!
— Приятно познакомиться, милорд, — улыбнулся Фрайн и склонился перед мальчиком в поклоне. — Теперь я буду звать вас «лорд Джулиан», если вы не возражаете.
Ши не возражал. Он только кивнул, счастливо улыбаясь, и наконец выпустил руку мужчины.
— Я лежал, уже почти заснул. Или совсем заснул — не могу сказать! — и я вспомнил, видел... мне приснилось... я не знаю... — Натаниэль, нет, Джулиан, растерянно посмотрел на тролля, в попытке объяснить.
— Неважно как — важно что, — подбодрил его тот. — Рассказывайте, милорд.
— Я видел мужчину — лица не помню, — но точно знаю, он мой отец. Он звал меня «Джулиан» и «мальчик мой». Гладил рукой по щеке и волосам. Да, это был отец!
— Отлично. Имя отца? Титул? Дом? Что-то еще вспомнили, ми... лорд Джулиан?
Мальчик отрицательно покачал головой.
— Нет, ничего. На отце была одежда черного цвета. Как думаешь, это цвет знамени?
— Без понятия. Не все и не всегда носят одежду цветов Дома. Но даже если и так, среди Домов ши много у кого на гербе присутствует черный. Так просто не вычислить. Но не стоит грустить, милорд, — уверенная ладонь легла на худое мальчишечье плечо, — все вспомнится. Это ведь самое первое воспоминание, которое вернулось к вам. Все впереди.
— Спасибо, Ингард, — как-то слишком серьезно ответил ши.
Дальше пошло немного легче. Рассказы тролля перемежались воспоминаниями. Яркие картины, всплывающие перед глазами Джулиана. Они много рассказывали о быте прошлой жизни, но мало о нем самом. Это бесило, раздражало юного аристократа — невозможность понять, кто же ты есть на самом деле, до каждой детали. И он срывался — на Ингарде чаще всего.
Чего уж греха таить, получив в жизни опору, мальчик стал уверенней и спокойней. Затравленность во взгляде и вечная готовность драться начали постепенно уходить, сменяясь надменным равнодушием и презрением к своим сверстникам. Кто они, эти простые смертные, эти идиоты, чье единственное назначение — стать вместилищем для феи. Он категорически не понимал, почему же Ингард не выгнал душу человека, когда вселился в это тело. Зачем делить с кем-то бесполезным сосуд, идти на уступки и мириться с чужой сущностью, если можно забрать тело в безраздельное и единоличное пользование. Тролль объяснял это милосердием и справедливостью. Джулиан не понимал. И не хотел понимать. Он просто отказывался быть милосердным к тем, кто кидал в него комьями грязи, дразнил и бил, когда он, в очередной раз не справившись с наплывом Грёзы, выставлял себя посмешищем. Нет, он не собирался и не хотел их прощать. Только не этих глупых смертных, из которых получается отличный источник волшебства.
Фрайн разозлился, когда понял, что делает его подопечный.
— Лорд Джулиан, нельзя отбирать у смертных все волшебство, — холодно сказал он, усадив мальчика перед собой на стул. Он запер дверь своего кабинета, намереваясь серьезно поговорить с ши.
— Почему? — упрямый вопрос в лоб.
— Потому что после этого они теряют способность мечтать.
— Ну и что? Смертных много: одни не могут — могут другие.
— Смертный, который не может мечтать, рано или поздно покончит с собой. Не все, но многие.
— Ну сам сказал, не все. Людей на Земле почти восемь миллиардов — одним больше, одним меньше.
Ингард застыл, не зная, что сказать. Жесток, слишком жесток и равнодушен! Откуда это в Джулиане? Ведь еще только вчера он тепло и благодарно улыбался, прижимаясь к троллю, когда тот нес его в медпункт со сбитой коленкой.
— Ты сам говорил, нам нужны чары, чтобы жить. Иначе Банальность убьет нас. Я не хочу умирать.
— Да, я это говорил, — Фрайн вдруг стал жестким, — но не смейте убивать в смертных мечту, — отчеканил он.
— Не смей мне приказывать, — ши гордо вскинул голову. — Не забывай, кто ты есть, Ингард Фрайн. И кто есть я.
Ребенок поднялся со стула и направился к двери, всем своим видом сообщая, что продолжать этот разговор он не собирается. Ингард сжал зубы, вдруг понимая, что ему отчего-то слишком больно — ученик, подопечный жестко и холодно поставил его на место. Любимый ученик, любимый подопечный. Худая рука провернула ключ, и ши распахнул дверь, за которой стояло несколько детей из группы Натаниэля Ли.
— До свидания, мистер Фостер, — робко улыбнулся Джулиан, мгновенно натянув на себя маску почти примерного воспитанника. Из голоса ушли эгоистичные, капризные и властные ноты — только послушание и дружелюбие. — Простите за то, что вам пришлось волноваться, — и он закрыл дверь.
— Что было? — услышал Фрайн голос одной из девочек. — Тебя ругали?
— Нет, все хорошо. Пойдем.
Несмотря на общую неприязнь, вокруг Джулиана всегда вилась стайка детей — сочувствующих, как их называл про себя тролль. И только сейчас он начал понимать, что дело вовсе не в сочувствии, а в желании самого ши — он окружал себя детьми и взрослыми, он вдохновлял их и воодушевлял, помогал мечтать, учил верить в сказку, заставлял эту веру искриться, а затем забирал у смертных волшебство мечты. Сначала по наитию, а теперь и вполне сознательно. Неужели неблагой, мелькнула у Ингарда неприятная мысль, и троллю стало не по себе. В горле появился жесткий комок, который он не смог проглотить с первой попытки.
А уже вечером Джулиан убежал в дальнюю часть сада, зная, что тролль последует за ним — в любом случае, — и радостно кинулся к тому, как только Фрайн вышел из кустов под старые яблони.
— Я соскучился, — заявил ши, тут же приникая к нему и обнимая за талию. И он смотрел на Ингарда чистыми и ясными глазами, в которых было столько тепла и потребности быть рядом, что тролль не смог отстранить от себя мальчишку.
Еще несколько часов назад этот бессовестный юнец со знанием дела и каким-то садистским удовольствием окунул Фрайна с головой, а сейчас льнет, словно котенок, требуя тепла. Кто как не Ингард знал, насколько для этого конкретного ши важна поддержка, насколько ему нужно крепкое плечо рядом, на которое сможет опереться этот побег, чтобы вырасти — здесь, среди чуждых ему существ. Вряд ли он когда-либо сможет забыть взгляд, полный страха и затравленности, вряд ли сможет забыть, как задрожали в облегчении бледные губы при первой их встрече. Тролль сдался. Широкая ладонь легла на темную макушку и мягко растрепала волосы. Он уже знал, он будет рядом с Джулианом до тех пор, пока нужен ему. Пока тонкие пальцы требовательно сжимаются на его ладони, молчаливо прося о поддержке и защите. Только когда этот ши окрепнет настолько, что сможет дальше идти один, тогда он посмеет оставить его, лорда Джулиана.
А лорд тем временем уже тянул Ингарда к поваленной яблоне, чей ствол в густой и влажной тени старых летних деревьев местами покрылся мхом. Он усадил тролля, а сам уселся ему на колени и обвил рукой сильную шею. Фрайн не заметил, как подобное стало правилом. Все началось весной, после дождя, когда весь сад стоял мокрый, умытый, сверкая радужными каплями на лепестках цветов в лучах закатного солнца. Мокрой была трава под ногами, мокрым был ствол поваленной яблони. Чтобы милорд не испачкал одежду, за что наверняка потом получит от миссис Грин, которая откровенно недолюбливала мальчика, нагоняй, Ингард усадил его к себе на колени.
С тех пор мальчишка все чаще и чаще забирался к нему на руки, так отчаянно приникая к крепкой и теплой груди тролля, что Фрайн не мог согнать его — морально не мог. Он не знал, о чем думает ши, прижимаясь лбом к его ключицам, но было в этом жесте что-то, что заставляло Ингарда только молча сглатывать подступающий к горлу комок. Так, наверное, дети прижимаются к отцу, когда слишком плохо. Джулиан искал тепла, которого никогда не знал Натаниэль Ли, семью, которая осталась только в неясных, мелькающих воспоминаниях об Аркадии. Кто знает, доведется ли ему встретить ее здесь, в Мире Осени? Или проклятие ши разъединило Джулиана с его родителями, братьями и сестрами навсегда? Не лучше ли в таком случае их даже не вспоминать, чтобы потом не тосковать по навеки потерянному?
— Ты ведь не оставишь меня? — он услышал потерянный голос ши и ощутил, как теплое дыхание пробирается под рубашку. Джулиан поднял руку и беспомощно вцепился в клетчатый рукав. — Не оставляй, пожалуйста.
— Я не оставлю, милорд, — сердце тролля вдруг болезненно дернулось от этой доверчивости, в груди заныло.
— Прости за сегодняшнее, — очень тихо, совсем переставая быть гордым аристократом. На коленях у Ингарда сидел потерянный и одинокий ребенок, для которого он, Фрайн, был единственной опорой и защитой.
— Все хорошо, милорд. Вам совсем не надо извиняться, — большая ладонь коснулась темных волос ши и мягко погладила. Он простит Джулиану все на свете — что уж говорить о словах, брошенных в порыве эмоций.
Они сидели молча и наблюдали, как солнце, которое днем с трудом пробивалось сюда сквозь кроны деревьев, сейчас, на закате, заливало стволы и цвет яблонь теплым червленым золотом. Золото лилось на мужчину и ребенка, подсвечивая светлые волоски на сильных надежных руках, в которых сейчас, как в колыбели, полулежал ши. Казалось, что тело тролля отлито из светлой меди и окружено светящимся закатным ореолом.
— Ингард, — заговорил Джулиан, когда солнце уже спрятало край за лежащим вдалеке городом.
— Да, милорд? — тролль скосил глаза на мальчика и снова принялся смотреть на рыжий диск светила.
— Ты можешь звать меня просто Джулианом?
— М? Зачем?
— Тебе так нравится звать меня милордом?
— Э, нет. Тут дело не в нравится, — он ощутил, как мышцы ши напряглись, а через секунду тот сел прямо.
— Пойдем обратно — скоро ужин, — Джулиан соскочил с колен тролля и быстрым шагом направился к кустам, за которыми начинался благоустроенный детдомовский сад.
— Милорд, постойте, — но мальчишка не остановился. Он шел, расправив плечи и гордо подняв голову. Ингард знал: ши обижен. — Джулиан!
— Не надо, — не оборачиваясь, он нырнул в кусты.
Ингард нагнал мальчика через несколько секунд. Вернее будет сказать, чуть не сшиб того, следом вылетев за ним из кустарника. Джулиан стоял, ошарашенно глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Не было детдомовского сада, не было спортивной площадки, не было самого детдома — везде, насколько позволял обзор, был яблоневый сад в самом цвету. Все ветки были усыпаны крупными чуть розоватыми цветками, с которых от малейшего дуновения ветерка, сыпались лепестки.
— Как так? — ошарашенно спросил мальчик, даже не обратив внимания, что тролль чуть не сбил его с ног.
— Это Грёза. Мы в Грёзе, милорд, — Джулиан резко повернул голову и пронзительно глянул на Ингарда. — Я не хотел, чтобы кто-то из детей или — еще хуже — воспитателей увидел нас.
— И мы каждый раз были в Грёзе? — раздраженно спросил мальчик, понимая, что тролль прав. Он бы хотел отругать его, обозвать дураком, но Ингард, черт побери, прав! И это злило.
— Да, милорд.
— Тогда верни меня в Мир Осени, — приказал Джулиан. — И научи, наконец, так же переходить из одно мира в другой.
— Хорошо, милорд. Научу. Но придется дождаться Танца Грёз, когда вы ощутите, кто вы есть. А сейчас — вернитесь, пожалуйста, в кусты, чтобы вы вышли из них, а не появились из ниоткуда.
Кинув на тролля злой взгляд, мальчишка нырнул обратно в заросли с какими-то мелкими овальными листочками. А когда вышел из них, перед ним был привычный детдомовский сад с его спортивной и игровой площадками, с двухэтажным приземистым зданием и аккуратными клумбочками, за которые миссис Грин готова была сдирать шкуру живьем.
Джулиан изогнулся, сжимая зубы. Руки его прочно обхватили торс тролля, впиваясь ногтями в крепкую спину. Всякий раз ему было больно. И жарко, и томно, и мучительно сладко, от того, как боль, смешанная с наслаждением, расползается по телу. Ингард всегда был осторожен, но никогда не щадил. Когда можно было во время ласк подготовить так, чтобы после них боль практически не ощущалась, Фрайн всегда предпочитал добавить к удовольствию диссонирующую ноту. Особенно в такие разы, как этот. Он наказывал ши, снова позволившего себе пропасть на несколько дней и развлекаться черт-те где и черт-те с кем. Проклятые деньги герцога — не будь их, мальчишка был бы ограничен куда больше.
Здесь, в замке Айсидора аэп Айлил в Грёзе, в поместье Ирвина Фитцджеральда в Мире Осени, Джулиан распустился, умудряясь при этом внешне оставаться примерным сыном и почти целомудренным юношей. Он внимательно слушал отца, он максимально соответствовал его требованиям, не забывая при этом о себе — Джулиан ведь тоже был Айлилом, кровь от крови, плоть от плоти. И пожалуй, на интуитивном уровне он был куда большим Айлилом, чем многие представители Дома. Да, возможно, ему еще не хватало опыта, но тот факт, что он умудрялся вертеть герцогом, говорил о многом. Ингард пытался достучаться до мальчишки, донести до его сознания, что хотя бы с отцом так нельзя, но старания были тщетны — все, что он мог, молча сжимать зубы.
Ши вело от ощущения Ингарда внутри. Даже лежа он ощущал, как кружится голова, как бешено бьется в груди сердце, как хочется кричать и стонать от восторга и удовольствия. Именно в такие минуты приходило ощущение, что тролль безраздельно принадлежит ему и только ему. Он подавался навстречу, превозмогая начальную боль, он обхватывал ногами широкую сильную спину, ощущал под пальцами бугры мышц — и сходил с ума. О если бы, о если бы только можно было кричать!
Ингард вошел до конца и замер, глядя в серые глаза господина своими синими, почти ледяными. Здесь и сейчас из них напрочь ушло обычное тепло, остался только гнев, абсолютно хмельной от удовольствия. Наслаждение его было ничуть не меньшим, чем у Джулиана, но было приправлено злостью. «Ну и чего стоят твои шавки, к которым ты сбегаешь? — спрашивал взгляд. — Не смей этого делать. Иначе я тебя убью».
Но ши смотрел ему в глаза и улыбался. Сквозь боль, сквозь гримасу удовольствия. Они оба знали: Ингард не причинит Джулиану вреда. Это было нечестно, несправедливо: ши вытягивал из него жилы, а Фрайн не мог ударить настолько же больно в ответ. Только так, только в постели — наказывать и знать, что потом мальчишка будет беситься, обвинять его, грозиться пожаловаться отцу — но так и не пожалуется. Никогда. Только лишь продолжит защищать своего рыцаря от любых нападок членов Дома. Но черт побери, несмотря на всю преданность подростка, эта самодовольная улыбочка, полная пьяного наслаждения бесила. Он резко двинул бедрами, отчего ши снова выгнулся под ним с беззвучным стоном.
Чертов Ингард! Зачем же так больно! Но плевать, он готов терпеть любую боль, лишь бы быть рядом, лишь бы видеть в этих синих таких ледяных сейчас глазах желание быть единственным. Он бесится, его тролль всегда бесится, когда кто-то еще прикасается к нему. Дурак Ингард, он такой дурак.
Он долго, нескончаемо долго шел к этой близости, которая позволяла ощутить такую нужную единоличную власть над троллем. Пусть так, хотя бы так — Джулиан не жалел и никогда не будет жалеть. Глупый упрямый Фрайн, он всегда сопротивлялся, когда ши хотел быть ближе — словно не понимал, насколько важно подростку полное доверие. Он отказался сменить человеческое имя на имя феи, предпочитая оставаться для окружающих Эштоном Фостером. Он делил тело с человеком и был с ним ближе, намного ближе, чем когда-либо сможет подпустить Джулиана. Тролль напрочь отказался выгонять душу человека, предпочитая сосуществовать вместе. О как же ши ревновал! Он сжимал зубы и кулаки, зная, что в жизни его рыцаря был и есть кто-то, кто может составить ему конкуренцию, кто-то, через кого Ингард не решится переступить даже ради своего господина. Это просто сводило с ума — наличие в жизни его тролля, его рыцаря, его ментора, его самого любимого на свете существа кого-то еще.
Фрайн никогда не рассказывал о своей семье в Мире Осени. Почему? Считал, что ши этого знать не нужно? Просто не доверял настолько? Или не воспринимал подростка достаточно серьезно, чтобы посвятить его в глубины собственной души? Эти потайные уголки сводили Джулиана с ума, заставляя сгорать от обиды и ревности. И потому он творил, сам не зная что. Он бесился и психовал, он злился, он загонял тролля в углы, он ненавидел и сам же от всего этого страдал. Для юного, эгоистичного и самовлюбленного аристократа было невыносимо знать, что фея, занимающая собою весь его мир и которой он готов отдать себя полностью, дорожит кем-то еще. И потому он мстил. Раскаивался, требовал прощения, получал и мстил снова.
Сам не понимая, что он творит, Джулиан толкал их отношения... куда? Нет, он не отдавал себе отчета в своих отчаянных попытках заставить Ингарда жить только ради себя. Глупый, глупый мальчишка — если бы тогда ему хватило ума понять...
— Стой, Джулиан, остановись! — голос тролля раскатился по развалинам старой замковой башни.
Они часто приходили сюда заниматься фехтованием. Тролль начал учить его некоторое время назад. И вдруг оказалось, что юного графа бесят все эти любопытные взгляды, наблюдающие за ними из тенистых галерей замка, из-под зарослей вьюна, свившего навес в ветвях раскидистого дуба, повинуясь воле садовников, из-за кустов жасмина и роз.
Кор-Эринор уже который день шептался о третьем, младшем, аркадианском сыне Айсидора аэп Айлил, герцога Дьюфола, появившегося в замке буквально несколько недель назад. Признаться, герцог мог только надеяться на то, что кто-то из его истинной семьи окажется в Мире Осени. Потому, когда на пороге его особняка в человеческом мире появились тролль и ши, он очень удивился. Вглядевшись в черты стоящего перед ним мальчика, Айсидор на несколько мгновений замер, затем провел ладонью по коротко стриженной аккуратной бородке и вдруг обнял. «Джулиан!» — было единственное слово, которое он произнес тогда, мягко похлопывая сына по спине.
А после завертелось-закрутилось. Джулиан был первым из аркадианской семьи герцога, кроме самого Айсидора, конечно, кто пришел в Мир Осени в это время и в это место. Глядя на положение дел рационально, мужчина запретил себе надеяться увидеть кого-то из родных. Дела в реальном мире он собирался передать своему человеческому сыну, который оказался богганом. Но кому передать титул и фригольды? Хотя, по большому счету, после изгнания из Аркадии для ши все это уже не имело значения. С окончанием жизни в смертном теле для них заканчивается все. Наверное, это были просто пережитки прошлого. Айсидор морально был готов брать приемного сына из высокородных Айлилов, но тут появился Джулиан.
По Кор-Эринору поползли шепотки, полные недовольства, едкой зависти, осуждения. Это же Айлилы — чему тут удивляться. Тролль бы предпочел, чтобы его подопечный, пройдя ритуал Благословения и Фиор-Риг, повзрослел в детском доме, а там уж, покинув его стены, они бы придумали, как жить дальше. Меньше всего Ингарду, с его впитавшимися в кожу и душу понятиями о благородстве и честности, хотелось жить среди неблагих Айлилов. Не имея чести встречаться с представителями этого аристократического Дома лично, он не раз слышал от других, что фригольды Дома скорее напоминают гадюшники, где все плетут интриги друг против друга. Сейчас он мог убедиться в этом лично. О нет, в лицо Джулиану или ему, низкородному троллю, никто ничего и не думал говорить — все мило улыбались и радовались обретению нового законного господина. Но за спиной... Ингард просто физически ощущал, как в воздухе растекается яд сплетен и осуждений. Порой от скрытых взглядов у него по коже пробегала мелкая дрожь.
Джулиан же, наоборот, казалось, попал в свою стихию. Он либо не обращал внимания, либо очень быстро начинал действовать в ответ. Тогда, на скромное предложение Фрайна остаться жить вдвоем вне фригольдов, принадлежащих герцогу, мальчишка только вскинул бровь. «Ты что, хочешь, чтобы я всю жизнь до смерти так и промаялся в нищете? — едко усмехнулся он. — Мне надоело. Я хочу видеть своего отца. Ты — сбежал из своей семьи, а я — своей никогда не имел». Возможность наконец урвать у жизни лакомый кусок, получить то, что положено ему по праву рождения, заставила Джулиана пренебречь тем фактом, что тролль уже для него стал семьей. Больше, чем семьей. Он приказал — Ингарду оставалось только подчиниться.
— Остановись! — Джулиан не реагировал, продолжая пробираться сквозь обломки обрушившейся крыши, что успели порасти мхом и плющом. — Ваше Сиятельство! — через силу крикнул тролль.
Подросток остановился и медленно повернул голову, глядя на рыцаря поверх плеча. Он запыхался и грудная клетка его поднимались и опускались, но всем своим видом он являл стать и благородство. Ингард подошел почти вплотную.
— Джулиан, прекращай дурить, — он коснулся черного бархата дублета. Ши дернул плечом. Сколько раз у них уже происходил разговор подобного толка? Да сотни, тысячи, наверное! И каждый раз одно и то же: нежелание слушать и слышать, обвинения в эгоизме и равнодушии. И обида до тех пор, пока у Джулиана в голове что-то не переключится обратно и он не соблаговолит простить своего рыцаря. Ингард устал.
Казалось бы, пора научиться просто игнорировать. Махнуть рукой, уйти к себе и ждать, пока перебесится. И наверное, раньше этот номер бы прошел, но Джулиан стал старше и научился держаться без своего тролля дольше. Это раньше он буквально спустя несколько часов после ссоры уже улыбался Ингарду и льнул к нему, а теперь обида может длиться днями, наверное, даже неделями. Фрайн совсем не хотел проверять.
— Следи за языком, — холодно ответил ши, глядя на рыцаря с презрением и плохо скрываемой злостью.
— Прошу прощения, милорд, — хотя по-хорошему, отвесить бы ему затрещину — так, чтобы в ушах зазвенело. Но холодной войны с Айлилом Ингард не переживет. Нет, он был уверен, что в отношении него ши не будет строить козни — он будет просто самолично тонко и со вкусом изводить своего рыцаря. — Давайте поговорим, я прошу вас.
— О чем, интересно, — ведро сарказма. — О том, что ты недостаточно мне доверяешь, чтобы рассказывать о сокровенном?
— Мы уже сотни раз обсуждали это. Моя жизнь в человеческой семье осталась в прошлом.
— Именно. Конечно! Твое прошлое меня не касается! Удобно, правда? — ши наконец резко обернулся и смотрел теперь на Ингарда снизу вверх серыми своими глазищами. — Мне вот интересно, что там у тебя такое, что ты боишься мне рассказать!
— Я не боюсь, милорд, — очень осторожно, словно Джулиан — легковоспламеняющееся вещество. Да по сути, так оно и было. — Но это будет лишним. Лишним для вас знанием.
— Ты меня за идиота держишь?! — взвился подросток. Да, конечно, на мирный разговор с ним можно и не рассчитывать.
— Нет, милорд. Прошу прощения, — склонил голову тролль.
— Да что ты заладил — «милорд», «милорд»! Всегда эта граница, этот барьер — будто я тебе чужой!
— Нет, Джу...
— Будто я совсем, ни капельки не достоин доверия! Будто я настолько туп, что не смогу понять и принять твоего прошлого. Да даже если ты убил сотню, тысячу людей и фей — мне плевать! Потому что ты — это ты! — Он замолчал, тяжело дыша, и теперь буравил тролля взглядом. — Но тебе-то плевать на это! — худая, но сильная рука толкнула Ингарда в грудь. Джулиан развернулся и зашагал прочь.
— Боги, хорошо, я расскажу! — сдался Фрайн, глядя в удаляющуюся спину в черном бархате.
Джулиан остановился. Секунду или две стоял, глядя перед собой, затем обернулся:
— Что?
— Твоя взяла — я расскажу.
— Ты что, мне одолжение делаешь?
— Твою мать, Джул, хватит! — рявкнул Фрайн, уже едва сдерживаясь. Еще немного — и он за себя не ручается. Хозяин всего несколько раз доводил Ингарда до белого каления, и все эти малочисленные разы заканчивались плачевно. Судя по тому, как во взгляде ши мелькнул страх, тот понял, что перегибает палку. — Или ты молча слушаешь, или больше даже не смей заводить подобный разговор, — процедил тролль.
— Хорошо, — глухо ответил Джулиан. И уже поживее: — Пойдем сядем в тень — жарко.
Ничего особенного в прошлом Ингарда не было. Жизнь его была такой обычной и пресной, что Джулиан, наверное, даже разочаровался, не получив тайны, из-за которой он так долго терзал своего рыцаря. Сын фермера, Эштон вырос неподалеку от крупного города, где он ходил в школу. Мать мальчика умерла от воспаления легких, когда тому было шесть. Где-то за год до этого или чуть больше в ребенка вселился Ингард. Эштон, как и положено, стал странноватым, но на его рассказы о дивных существах вокруг родители реагировали спокойной улыбкой. Их семья вообще была мирной, дружелюбной и понимающей. После смерти матери отец и сын жили вдвоем. Фостер рос смекалистым да умелым, помогал отцу чем мог, а тролль — помогал ребенку. Отношения с родителем были ровными, сын оправдывал ожидания — что еще нужно. Но когда мальчику исполнилось восемь, отец привел в дом женщину. И вот мачеха мириться со сказками пасынка о говорящих деревьях и бабочках с полруки размером и сверкающей пыльцой на крыльях отказалась. Вооруженный нейтралитет возник как-то сразу и по взаимному согласию. Хорошо, что в округе были другие китейны, которые присматривали за троллем да поясняли происходящее. Он хотя бы имел возможность сбегать к ним и не видеть мачеху хоть целыми днями. Два года спустя у Эштона родился брат, что еще больше натянуло отношения в семье. Отец, который откровенно устал жить меж двух огней, после рождения второго ребенка стал подсознательно занимать сторону жены. От этой несправедливости мальчишка бесился. И потому, как только он закончил школу, сбежал. Благо, ближайший фригольд был не так уж и далеко.
— Сколько ему? — не выдержав, перебил Джулиан. Такое ощущение, что дальнейшая жизнь тролля его не интересовала. — Твоему брату.
— Он твой ровесник, — спокойно ответил Ингард, предпочитая промолчать о том, что Джулиан, в общем-то и сам мог посчитать.
— Как его зовут? — холодное недовольство в голосе стало ощутимей.
«Начинается», — мелькнуло в голове у тролля.
— Майкл.
— Ты его любишь?
— А? — Ингард просто опешил от такого вопроса. — Слушай, Джулиан... Да это же бред!.. Ну конечно люблю — он мой брат!
— Сволочь, — холодно процедил ши, бледнея от злости.
— Стоп! Вот поэтому я и не хотел рассказывать. Самая обычная жизнь самой обычной деревенщины, но ты даже тут нашел, к чему прицепиться!
— Он не твой брат — он брат Эштона! — прошипел Джулиан сквозь сжатые зубы. Глаза его потемнели и теперь были скорее черными, нежели серыми. — Ты — Ингард Фрайн! Ты — китейн! Почему ты любишь Майкла Фостера? А нет, молчи! — ши вскинул руку, останавливая тролля, открывшего рот, чтобы ответить. — Потому что ты готов любить кого угодно, но только не меня. Я для тебя — ши, чертов неблагой Айлил, детдомовская сирота! Пустое место! Что — нет? Скажешь, не так?!
— Не так, — сухо отрезал Фрайн. Его начинало трусить — не то от злости, не то от невозможности донести до этого малолетнего, но толстолобого упрямца прописные истины.
— А как? Как?!
— Ты слепой идиот, Джулиан!
Ши задохнулся:
— Думай, с кем разговариваешь!
— Да заткнись ты! — сорвался Ингард и схватил ши за плечи. В синих глазах тролля была ярость. Бурлящая, бешеная ярость, которую он пытался унять, чтобы не убить господина — этого зарвавшегося, тявкающего щенка — здесь и сейчас.
Джулиан вытянулся струной и замер. Он стал еще бледнее, чем был до этого. Сердце колотилось и выскакивало из груди, кажется, даже ребрам было больно. В глазах — страх пополам с вызовом. И без того узкие губы сжались в бескровную нитку.
— Неужели до тебя не доходит, Джулиан аэп Айлил, неужели до сих пор не дошло: я люблю тебя! — говорить было трудно — Ингарду не хватало дыхания. Но он заставлял себя — только бы до этого спесивого малолетки дошло. — Неужели ты думаешь, что я не люблю, не полюбил тебя, после стольких лет рядом? После слез, которые ты так тщательно прятал, после разбитых коленок, после вечеров под яблонями, там, в Грёзе. После того, как ты доверил мне свое сердце, — неужели ты считаешь, что я тебя не люблю.
Он рывком притянул ши к себе и обнял, зажимая в стальных, но теплых, заботливых и чутких объятиях.
— Вся моя любовь к Майклу не составит даже одной десятой любви к тебе, — тихо добавил он, мягко рассыпая волосы ши сильными пальцами. — Но я не могу быть к нему равнодушным или ненавидеть его. Прости.
Ши, который замер в руках Ингарда, наконец рвано вздохнул и издал задушенный полувсхлип. Если поначалу, когда тролль только сгреб его в охапку и зажал, не давая шанса вырваться, ему хотелось ударить того, то сейчас от этих слов, от этих прикосновений ему хотелось плакать. От счастья? Острого, горьковатого, одуряюще пахнущего жаркими летними травами, потом сильного, надежного тела и кожей клепанной куртки. От счастья, что пульсировало синхронно с бьющимся в груди, к которой он прижимался лицом, сердцем. Наверное, надо было что-то сказать. Но Джулиан не хотел. Да и попросту не мог. Он наконец поднял руки и обнял тролля, крепко и уверенно. От недавней детской обиды и жгучей ревности не осталось и следа. Хотя бы сейчас.
Спустя два дня идиллии, постепенно прекращавшей быть таковой, превращаясь в норму, Джулиан в очередной раз толкнул их отношения в неизвестном направлении. Неспокойное сердце смогло наслаждаться признанием тролля чуть более сорока восьми часов, а далее снова начало требовать от своего хозяина действий. Каких-угодно: спонтанных, необдуманных, — лишь бы снова ощутить то блаженное чувство единоличного владения Ингардом, которое он пережил у разрушенной башни.
Они снова были здесь. Мышцы гудели после тренировки, ладонь, на которой еще не образовались грубые мозоли, горела. Если бы не целительный браслет, подаренный сыну герцогом, Джулиан вряд ли смог бы фехтовать каждый день — на руке давно были бы кровавые мозоли. Упрямству и желанию мальчишки можно было только позавидовать — и Ингард в глубине души гордился своим Айлилом. Тот был избалован, надменен, горд, эгоистичен — и еще, наверное, безмерное количество всех пороков, какие только могут быть у живого существа, — но при этом были в подростке и качества, вызывающие в тролле уважение и восхищение. Вот, например, верность. Пусть только ему, Ингарду, но рыцарь был уверен — и он видел подтверждение тому чуть ли не каждый день, — что встань перед Джулианом выбор «Дом Айлила или тролль», ши выберет рыцаря. Другое дело, что ставить мальчишку перед таким выбором Фрайн не собирался.
Или, например, Джулиан при всей своей заносчивости, снобизме и презрении к простолюдинам умел быть внимательным. Конечно, уходить тренироваться подальше от досужих глаз было идеей ши, но Ингард был уверен, что пришла она ему не потому, что его раздражали взгляды, а потому что эти взгляды раздражали и бесили тролля. Еще одно проявление внимательности и, скажем так, уважения к окружающим — нет, опять-таки только к Ингарду — состояло в том, что Джулиан продолжать звать тролля Фрайном. Он заставил его вступить в Дом, и формально тот теперь был Ингардом аэп Айлил. Но Джулиан отлично помнил, как сопротивлялся его рыцарь, как он, благой, не хотел становиться частью неблагого Дома. И потому, чтобы лишний раз не наступать Ингарду на больную мозоль, ши продолжал употреблять старую фамилию тролля.
Еще одной чертой характера аристократа, которая вызывала в Ингарде чистое, неподдельное уважение, была целеустремленность. Если мальчишка решал чего-то добиться, он шел вперед и вперед. Ошибался, терпел неудачи, падал, но поднимался и шел дальше. И, конечно же, гнал тролля — но и для этого надо иметь силы. А они были у юной и мятущейся души. Сила воли, которой позавидует любой воин. Если этот Айлил говорил себе «надо», уже ничто не могло сбить его с пути. Сила воли гнала его вперед, заставляя терпеть боль, неудачи, падения. Вот и сейчас гудящие мышцы и стертая в кровь о рукоять меча ладонь не имели для Джулиана никакого значения. Ингард знал, что завтра господин снова погонит его сюда за очередной порцией фехтования.
Как-то герцог сказал сыну, что в Аркадии Джулиан весьма недурно фехтовал. И подросток загорелся восстановить свой навык. Легкий бастард сначала непривычно лег в руку, но уже спустя несколько занятий Ингард увидел, что движения ши стали уверенней и легче. Словно тело вспоминало то, что забыло за время пути из их потерянного дома в эти земли изгнания. Конечно, Фрайн понимал, что для того, чтобы дотянуть господина до своего уровня (если такое вообще возможно), понадобится много времени, но с приятным удивлением отмечал, что меньше, чем он предполагал. Сам же Ингард был троллем, воином по праву рождения, сыном уважаемого и доблестного рода воителей. И зачарованный меч его, Нагерлинг, был выкован для Фрайнов мастерами Дома Дугал.
— Сильно болит? — тролль потянулся и взял руку Джулиана, разворачивая ладонью вверх. Кожа была красной, воспаленной, местами стертой напрочь, и там сочилась кровь вперемежку с сукровицей. Ингард ощущал, как подрагивает худая изящная кисть после нагрузки.
— Ерунда, — ши грубо выдернул руку и отвел ее за спину, убирая из поля зрения Ингарда. — Я не девка, чтобы устраивать из подобного драму. Понятно?
— Понятно, — тролль развел руками: мол, что с тобой поделать.
— Ты учил кого-то фехтованию, кроме меня?
Ингард внимательно посмотрел на подопечного, пытаясь понять, что это: вопрос из простого любопытства или очередная провокация? Однако разглядеть что-либо в глубине серых глаз было невозможно — тень была слишком густа. Они сидели в беседке, которой, в сравнении с замковой башней, повезло больше — время почти пощадило ее. Обрушился только узорчатый край крыши, но каменные колонны и скамьи были все так же надежны и крепки. Виноград, когда-то высаженный здесь садовниками, одичал и разросся, и теперь обвивал беседку, закрывая ее со всех сторон почти непроглядной стеной. Им даже пришлось проредить заросли в нескольких местах, чтобы впустить внутрь чуть больше света.
Не найдя ответа в глазах ши, Ингард решил быть предельно честным.
— Не так, как тебя. Во фригольде, где я жил, когда сбежал из дома, было несколько троллей-детей. Их учил, — говоря, он внимательно следил за реакцией Джулиана. Но тот был спокоен и расслаблен. — Ну как учил — показывал, они смотрели и повторяли. Был еще сатир, юноша, вот с тем веселее выходило — он уже хоть что-то умел.
Было около трех пополудни. Лето зноило, и плиты тренировочной площадки, между которыми за столько лет буйно пробилась трава, сейчас раскалились и пыхали жаром. Там, за пределами беседки, вне густой тени, пахнущей нагретыми виноградными листьями, звенела мошкара. Где-то неподалеку суетливо носилась муха, у ягод, что уже поспели и исходили терпким приторным соком, жужжали занятые пчелы.
Здесь, в тени, было намного прохладней. Тела, разгоряченные тренировкой, медленно остывали. Медленно высыхал пот, что появлялся на коже, а потом струйками стекал по вискам, шее, вдоль позвоночника. Они давно скинули и верхнюю одежду, и даже нательные рубашки, оставшись лишь в штанах.
— Сатир? — лукаво улыбнулся ши и откинулся назад, закидывая худые мускулистые руки на спинку. Грудная клетка медленно поднималась в такт дыханию.
Ингард невольно напрягся. Неуемная страстность и распутство этого народца были притчей во языцех. И пол объекта обожания на вечер для сатиров играл далеко не главную роль. Он приготовился к очередной вспышке ревности. Но вместо этого услышал:
— Со мной интересней?
— Сравнил! — рассмеялся тролль, пытаясь понять, можно расслабиться или это только отсрочка? Взгляд его остановился на мускулистом плече Джулиана. — С тобой действительно приходится фехтовать. Хоть, конечно, и не в полную силу.
Ши кинул на тролля непонятный взгляд.
— Тебе нравится?
— Что?
— Меня тренировать. Или скучно?
— Почему — скучно? Джулиан, ты...
Договорить ши ему не дал. Он вдруг поднялся на ноги и вплотную подошел к Ингарду. То время, когда Джулиан сидел у него на коленях, прижимаясь щекой к груди, уже прошло, потому это действие подростка было троллю не совсем понятно. Ладони легли на массивные плечи гиганта, и Ингард невольно отметил, что правая, стертая о рукоять меча, у ши горячее. На этом все мысли оборвались и спутались. Джулиан наклонился и приник к губам тролля.
Сердце колотилось и дрожало. Он явственно ощутил, как рыцарь вздрогнул от поцелуя, и каждое мгновение ожидал, что сильные руки лягут ему на талию и Ингард уверенно отстранит его от себя. Но мгновения шли, шли и секунды, а тролль все так же сидел, не шевелясь. Но и на поцелуй не отвечал. Тогда ладошки скользнули по плечам, по шее, пальцы нырнули в жесткие черные волосы и обхватили голову, не давая дернуться, пока тонкие губы ши, теплые губы, мягкие, нежные, после морса, прихваченного с собой, пахнущие малиной, настойчиво и неумело целуют.
направленность: слэш
рейтинг: R
тэги: драма, психология, фэнтези, мифические существа, ER
предупреждения: нехронологическое повествование, насилие, смерть, андерэйдж
размер: ~15000 слов
бета: Mikku88
статус: завершен
Ну, давай, ударь меня, что ты медлишь?
У тебя от ярости скулы сводит.
Парки бросили нить, распускают петли –
нынче теплые шарфы не по погоде.
Нынче легче все, невесомей, проще –
нежный шелк, атлас, кружева на коже,
нынче все на запах, на вкус, на ощупь,
так что будь, пожалуйста, осторожен.
Не копи обид, не ищи причины
и не слушай шепота за плечами.
Подойди, ударь меня, будь мужчиной.
Может быть, тогда тебе полегчает.
Кот Басё
У тебя от ярости скулы сводит.
Парки бросили нить, распускают петли –
нынче теплые шарфы не по погоде.
Нынче легче все, невесомей, проще –
нежный шелк, атлас, кружева на коже,
нынче все на запах, на вкус, на ощупь,
так что будь, пожалуйста, осторожен.
Не копи обид, не ищи причины
и не слушай шепота за плечами.
Подойди, ударь меня, будь мужчиной.
Может быть, тогда тебе полегчает.
Кот Басё
читать дальше
Джулиан и Ингард в человеческих обличьях
арты (с) Kasai Ayumi
— Отпусти меня, — зло шипел Джулиан в стену, к которой его беспардонно и грубо прижимал тролль. Но Ингард молчал. Упорно, упрямо, жадно. Он всегда молчал в такие моменты и делал только то, что хотел, не слушая Джулиана. Ши даже не знал, слышит ли его Ингард и нагло игнорирует или просто пропускает слова и тон своего господина мимо ушей.
— Отпусти! Я приказываю тебе, — он дернулся, отжимаясь от стены, пытаясь высвободиться. Но оба знали — это бесполезно: тролль слишком тяжел для юного и тонкого, как тростинка, Айлила, а жар уже бежит по венам, заставляя закрывать глаза и прислушиваться к этим чертовым касаниям, ловить каждое движение умелых рук Ингарда, отвечать всем телом и тяжело, прерывисто дышать.
— Прекрати, Ингард, — в шепоте власть — из последних сил, — требование, приказ. Джулиан никогда не просит — по крайней мере своего тролля, своего рыцаря и своего ментора. Он приказывает, как положено ему по праву рождения. И тролль слушается. Обычно слушается. Но не сейчас. Джулиан запрокинул голову и беззвучно застонал, когда пальцы Ингарда скользнули под плотную ткань шосс и принялись ласкать.
Ши таял, млел, его тело безвольно подчинялось Ингарду. Он сам подчинялся Ингарду. Джулиан аэп Айлил, граф Уиллоуфорд, подчинялся своему вассалу, безродному троллю, который...
— На кровать, — горячий командный шепот прервал полную жгучего возмущения мысль.
Сильные руки обхватили его за талию, закинули на плечо, чтобы через несколько широких шагов, словно мешок с картошкой, швырнуть графа на огромную и массивную кровать под балдахином. Ингард навис сверху. Раздался треск ткани — черный бархатный дублет поддался под уверенными пальцами тролля, словно паутинка. Худая, но жесткая ладонь ши со всей силы ударила Ингарда по лицу.
— Не смей рвать на мне одежду, — прошипел Джулиан.
На его слова не обратили внимания. Сильные руки перевернули ши на живот и рванули шоссы. Вуаль — через несколько часов здесь, в Грёзе, она восстановится. Но дело не в этом: Айлила бесила эта наглая самоуверенность и безнаказанность тролля. Словно он, граф, был дешевой подстилкой, к мнению которой можно не прислушиваться. Словно он существует только для него, Ингарда Фрайна — но... это так и есть.
Для Джулиана аэп Айлил его рыцарь был всем, альфой и омегой, небом и землей, реальным миром и персональной Грёзой. И ши присвоил его себе в отместку, сделал своим, посадил на короткий поводок, бесконечно мстя за свою от тролля зависимость.
Ему было десять, когда они познакомились. Ребенок, во взгляде которого была затравленность. Жить и не знать, кто ты такой, но знать наверняка, что ты другой. Не такой, как мисс Лэтэм или миссис Грин, как Эмили Спаун или Майки Роджерс. Не похожий ни на кого из детей в этом проклятом детском доме. Но почему? Почему? Джулиан не знал. Он и имени своего тогда не знал — не помнил, для окружающих оставаясь все тем же Натаниэлем Ли, чью душу выгнал, когда мальчику было шесть. Фея, растерявшая свою память и знание о том, что она такое, в долгой дороге из Аркадии в мир людей.
Он нашел сосуд, который в этом мире сможет защитить его от Банальности. Тонкие химерические сущности, пришедшие сюда из Грёзы, чьи тела и души состоят из Чар и Волшебства, — фейри не в состоянии жить в этом мире так, как жили они в далекой Аркадии. Продукт человеческих душ, не верящих в сказку, не верящих в чудо, прекративших мечтать и видеть цветные сны, — Банальность — убивает фей. Чтобы выжить, они занимают тела людей. Таких в этом мире называют подменышами. Сами они зовут себя китейнами. Многие из них словно оплетают душу человека и начинают существовать вместе, деля тело на двоих. Но то все больше простолюдины: богганы, слуаги, сатиры, даже тролли — тем более славящиеся своим благородством тролли. Ши же, гордые и прекрасные аристократы, как правило отказываются делить свою материальную оболочку с кем бы то ни было — даже с ее изначальным хозяином. Джулиан выгнал шестилетнего Натаниэля Ли, мать от которого отказалась еще в роддоме, и занял его место. С тех пор «Нат» начал видеть странные вещи, которые пытался объяснить сверстникам и воспитателям, — фея, теперь живущая в этом теле, видела проявления Грёзы в мире людей. Но оставшись без львиной доли своих воспоминаний, не знала сути этих видений, не понимала, что происходит вокруг нее.
— Ты видел русалку, Нат? — в него летит ком грязи.
— Ну-ка, покажи нам, мы тоже хотим посмотреть! — еще один.
— А позавчера он видел говорящую улитку!
— Да он все время что-то видит!
— Говорит, старая ива над озером — вовсе не ива и пыталась его сожрать!
Он скрючился на редкой и мокрой от дождя траве, закрывая голову руками, а они стоят вокруг и швыряют в него комья грязи. Уже бесконечно долго. Он чувствует эти удары — тяжелые и упругие шлепки. В некоторых комках попадаются камни, на коже останутся синяки. Вот грязь попала в голову и растеклась по волосам. Это особенно смешно. Его снова будут ругать, когда он вернется. Миссис Грин отчитает за испачканную одежду и грязь, которую он оставит везде, где будет проходить. А мисс Берджесс, милая Ирен Берджесс, будет его жалеть, смазывая йодом царапины, прикладывая лед к ушибам и приклеивая пластырь на сбитую в кровь скулу.
А потом он отомстит — когда его вызовет к себе в кабинет мисс Лэтэм. Ей давно уже пора быть замужем и иметь своих детей. Но она говорит, что ей не нужна другая семья — у нее есть ее цыплятки, пятьдесят сирот всех возрастов, которых она собрала в своем уютненьком детском домике «Приют Чарльза Харпера», здесь, в самой глуши Аризоны. Мисс Лэтэм души не чает в своих ягнятах, хоть и строга. Он давно это понял. Потому, когда он придет к ней, он будет смотреть на женщину грустными своими серыми глазами, кусать губы и рассказывать о том, что мальчишки его ненавидят. Он даже будет почти плакать, трогая струны ее души. Он будет манипулировать ею, неосознанно, исподволь. Он оставался Айлилом, даже не помня этого. Умение использовать других и заставлять их делать то, что тебе нужно, текло у него в крови. Просто... сейчас он еще слишком молод и ничего о себе не знает, его Кризалис только-только начался.
Ингард укусил его за плечо. Больно. Оставляя на белой коже господина яркие отметины, узнаваемые с первого взгляда. И теперь Айлилу придется быть очень осторожным, чтобы никто и никак не заметил этих обвиняющих улик. Чтобы не вскрикнуть от боли, Джулиан ткнулся лицом в подушку. Он давно научился давить крики и стоны в самом их зародыше, или позволять себе самую малость, утыкаясь лицом во что-то мягкое, поглощающее звуки. Потому что здесь, в Грёзе, в замке Айсидора аэп Айлил, и там, в мире людей, в особняке Ирвина Фитцджеральда, слишком много слуг. А отец, если узнает, что Джулиана и его рыцаря связывает не только клятва вассала и господина, будет очень, очень зол. И тогда уже никакие его уловки, никакая магия не помогут юному графу исправить положение. Он горячо выдохнул в подушки и беззвучно застонал, ощущая, как пальцы Ингарда проскальзывают между ягодиц и начинают мягко поглаживать.
И Джулиан отвечал. Искренне, жарко, от всей души. Он всегда отвечал Ингарду, как бы ни ругался, ни шипел, ни обзывал того и ни сопротивлялся. Всегда наступал момент, когда он сдавался, не в силах больше противостоять этим жадным уверенным рукам с мозолями от меча на ладонях, этому горячему и страстному дыханию у уха, силе и воле, с которыми тролль переступал через приказы своего сюзерена, заставляя того хватать воздух ртом и мучительно кривить красивые губы в удовольствии. Потом Джулиан будет обвинять его в насилии, во всех смертных грехах, будет отыгрываться на своем рыцаре — с особой изощренностью... Но это потом. А сейчас горячий язык Ингарда медленно заскользил вдоль позвоночника, и у ши по коже прошла мелкая дрожь. Он застонал в подушку. Тонкие, но сильные бледные пальцы вцепились в простыню, а сам Айлил прогнулся, невольно приподнимая бедра. Здесь и сейчас он принадлежал троллю без остатка, позволяя тому все. Позже он будет ненавидеть себя за свое безволие — как много раз до, как будет много раз после. Ингард укусил его за загривок, и ши обдало жаркой болезненной волной.
К десяти годам он почти научился не подавать виду, что рядом с ним существует совсем другая реальность. Он игнорировал огромный говорящий мухомор в саду и летучую мышь с него размером, обосновавшуюся в кабинете миссис Грин. Он очень старательно и успешно избегал Грёзу, казалось, бывшую повсюду. Нет, он не знал, с чем его сознание имеет дело, но некоторые общие законы для себя вывел. Но как можно игнорировать хватающие тебя за лодыжки растения, он не знал. Он спотыкался, падал, пытался выдернуть ногу — на ровной аллейке, вокруг которой только скамеечки да трава. Он вздрагивал посреди урока, когда из только ему видимой старой-престарой штукатурки вываливался кусок и с грохотом падал на пол. Он уже давно перестал даже пытаться пояснить людям, которые видят только лишь побеленные, после недавнего ремонта стены, обычные вишни, яблони и сирень в саду, что же видит он. Он научился быть совсем не вежливым и не разговаривать со странными существами, которых и животными-то не назовешь, но и людьми — тоже, порой (счастье, что очень редко) появляющимися в этих краях и при виде его пытающимися завязать беседу. Он уже давно ходил на приемы к психологу детского дома, мистеру Арчеру.
Но игнорировать здоровую красно-черную птицу с огромным изогнутым хищным клювом и кривыми когтями он не мог. Она кинулась на них, когда они играли в футбол.
— Нат, пас! — а он замер, с ужасом глядя на пустое место перед собой. Пустое — для них.
Нервы его не выдержали, и он кинулся бежать. Сломя голову, через бордюры, клумбы и кусты.
— Псих! — кричал ему вслед Эндрю Гиллан.
— Скоро на нас кидаться начнет.
— Да не посмеет.
— Да ладно. Он же теперь дерется в ответ.
Птица догнала его и кинулась, сбивая с ног. Он упал, пролетев пару метром, а потом еще катился и катился по траве, чувствуя, как камни больно утыкаются в ребра, как ушибся локтем, как рассек о ветку лоб. Он скрючился, закрывая голову руками, ожидая, что с секунды на секунду его схватят сильные когти и разорвут на части.
— Милорд, вы в порядке?
Спустя секунду парализовавшего страха Натаниэль открыл глаза и чуть отвел в строну руку, чтобы осторожно глянуть на говорящего. Он не знал этого голоса — или просто не узнавал. Склонившись, на него озабоченно смотрел сильный смуглый и светловолосый мужчина. Через человеческие черты которого проглядывали другие: дикие, пугающие. Глаза мальчика расширились и он отчаянно дернулся, порываясь бежать. Прочь, прочь от этого здорового и крепкого не-человека с массивной челюстью и острыми зубами, обнажившимися в улыбке. Незнакомец словил его за руку. Натаниэль вздрогнул, затравленно посмотрел и снова собрался в клубок.
— Отпустите. Отпустите меня! — он все еще пытался выдернуть руку.
— Успокойтесь, милорд. Старайтесь сконцентрироваться на моей человеческой внешности. Слышите меня? — мужчина говорил спокойно, дружелюбно и очень почтительно. Пальцы его наконец разжались, позволяя Натаниэлю забрать руку. — Меня зовут Эштон Фостер. Я тоже видел эту красно-черную птицу.
Эти слова оказались паролем, ключом к душе и доверию мальчика. Здесь и сейчас. Затравленность и страх ушли из взгляда, губы, сжатые в тонкую нитку, расслабились и задрожали.
— Вы... правда, ее видели? — все еще недоверчиво спросил он.
Мужчина кивнул. Он смотрел на юного ши и недоумевал, как тот оказался здесь, в полном одиночестве. Как давно у него начался Кризалис, сколько он живет в человеческом теле и есть ли здесь кто-то, способный объяснить фее, что с ней происходит? Судя по красивым чертам человеческого лица — давно. Судя по страху и непониманию, которые он, Ингард, видел в глазах ребенка, никто из окружающих не принадлежит к китейнам, чтобы рассказать мальчику о странной реальности вокруг него.
— Натаниэль! — к ним, запыхавшись, подбежала раздраженная миссис Грин. — Натаниэль Ли, ты снова за свое?!
— Доброго дня, — вежливо, но настойчиво перебил ее Ингард, отвлекая внимание на себя. — Я — Эштон Фостер. Мы договаривались, что я приеду сегодня.
— А, мистер Фостер, — нервно улыбнулся Оливия Грин, кидая на Натаниэля резкий недовольный взгляд. — Очень приятно. Этот наш воспитанник, — она указала на мальчика, который совершенно подсознательно пытался укрыться за широкой спиной мужчины, — немного... странный. Юный возраст, буйная фантазия. Извините за такую встречу. Оливия Грин.
— Да нет, все нормально, — заверил он и коснулся плеча ребенка, словно успокаивая. — Давайте пойдем к вам в кабинет, миссис Грин, и заодно отведем мальчика в медпункт.
И они пошли. Этот незнакомый мужчина, который назвался Эштом Фостером, занял собою все внимание завуча по воспитательной работе, не давая той в очередной раз окрыситься на воспитанника. А Натаниэль шел рядом, повинуясь большой и сильной, а главное — теплой руке на своем плече, и то и дело кидал на высокого, очень высокого и крепкого мужчину удивленные и растерянные взгляды.
Он был таким, как и сам Натаниэль. Сейчас, когда страх сошел, мальчик очень четко это понимал. Человек и не-человек одновременно. Смуглый и светловолосый, с синими глазами, приятными чертами лица и открытой улыбкой — и бледнокожий, до того, что кожа имеет голубой оттенок, с копной темных волос и — он только сейчас заметил! — небольшими рожками на лбу. Этот гигант, проступающий сквозь человеческие черты Эштона Фостера, был колоссально высок. Сколько же в нем? Восемь с лишним футов? И к поясу приторочены ножны с мечом. Но несмотря на эту невероятную разницу в обличьях, глаза у мужчины оставались одинаковыми в обеих... ипостасях? Невозможно-синие, глубокие и удивительно добрые.
Натаниэль вдруг понял, что он может видеть четче то одну, то другую внешность Эштона Фостера, если постарается всмотреться. Мальчик сузил лаза, концентрируясь на человеческих чертах, и смуглый мужчина, словно почувствовав этот взгляд, посмотрел на него и подмигнул, сжав уверенные пальцы на остром плече. И напряженные мышцы ребенка расслабились от этого простого, но надежного жеста. Ему показалось, он наконец-то встретил родственную душу. И пусть этот незнакомец выглядит страшно и дико, пусть на нем сквозь обычные джинсы и оранжевую футболку проступает клепанный кожаный доспех, они — одинаковые. Одного поля ягода. Синекожий гигант и бледный тонкий, как тростинка, мальчик с темными волосами, косым разрезом больших серых глаз и острыми скулами. Чуть позже новый воспитатель, отдав юному аристократу все положенные по статусу и этикету почести (чем немало удивит мальчика) расскажет ему, что он, Натаниэль Ли, — ши и у него должно быть свое имя феи. А сам Эштон, которого среди фейри зовут Ингардом Фрайном, — тролль, сын самого благородного и доблестного из племен китейнов.
Джулиан схватил ртом воздух, а затем вцепился зубами в подушку, давя очередной стон. Оставив на бледной коже ши достаточно красноречивых отметин, Ингард стал мучительно нежен. Перевернув своего сюзерена на спину, он принялся покрывать стройное тело томительными, изматывающими душу поцелуями-бабочками, порхающими от плеча к ключице, от соска к животу и всякий раз, замерев, оставляющими после себя яркий красный след.
— Хватит издеваться, — рывками прошептал Джулиан, отчетливо понимая, что рыцарь его дразнит и тянет, тянет, испытывая выдержку ши. Но, конечно же, его никто не послушался. Ингард заглянул в серые глаза подростка, усмехнулся и поднял бледную ногу, аккуратно, но уверенно придерживая за пятку. Губы заскользили по коже. Язык очертил щиколотку, зубы легко сжались, лишь намечая укус. И выше, выше потекли поцелуи, пока не замерли под коленкой. Тролль лизнул и двинулся дальше. Теплые мягкие губы ласкали внутреннюю строну бедра, заставляя Джулиана закусывать губу. Чем выше поднимался вдоль ноги Ингард, тем жарче становилось ши. Низ живота уже давно тянуло желанием, и вот сейчас очередной поцелуй отозвался в паху горячей болезненной волной. Подросток едва слышно застонал — от удовольствия и досады. Пьяные глаза смотрели на темный купол балдахина, не видя ничего.
Зубы тролля сомкнулись на нежной чувствительной коже бедра — Джулиан вздрогнул и невольно вскрикнул, тут же зажимая рот рукой.
— Что ты делаешь! — зашипел он на рыцаря, пытаясь сесть.
Но Ингард резко задрал ему и другую ногу, заваливая ши на спину. Редки были те случаи, когда тролль позволял своему подопечному и господину делать, что ему пожелается. Здесь, в постели главным был он. Здесь все было так, хочется ему. И Джулиан будет задыхаться, стонать и сходить с ума согласно его, Ингарда, разумениям. Он словно мстил своему сюзерену за все намотанные на кулак нервы, за все бессонные ночи, за все пренебрежительное барское отношение. В постели он будто отыгрывался за перепады господского настроения, за кнуты и пряники, за ласковые теплые взгляды, чуть прохладную ладонь на щеке, щекочущее дыхание на шее и улыбчивые искорки в обожающем взгляде, словно по щелчку сменяющиеся холодным хозяйским презрением, которое обдавало Ингарда ледяным душем. Чтобы не расслаблялся, чтобы знал свое место. Чтобы никогда не смел быть выше своего сюзерена. Джулиан держал своего рыцаря на коротком поводке, не давая вздохнуть полной грудью. И в то же время он не давал троллю приблизиться к своему ши. Это ранило, ранило глубже, чем любой меч. В самое сердце — большое любящее сердце тролля.
И когда иссякало терпение и не было больше никаких сил убеждать себя, что это у Джулиана просто такой несносный характер, он срывался и мстил. Мстил со всей злостью, что в нем была, со всем раздражением, бешенством. Отыгрывался за попранную гордость и преданность, за осмеянную любовь. Мстил с выворачивающей наизнанку душу нежностью, надрывным обожанием и болезненной чуткостью.
Здесь, в постели, не он подчинялся — а подчинялись ему. Он вил из Джулиана веревки, он заставлял ши стонать, задыхаться и сгорать от желания. А потом выгибаться и раскрывать рот в беззвучном крике, сжимая пальцы на простыне. Он был прекрасным любовником: самым лучшим, самым чутким, самым умелым. Он доставлял своему ши такое удовольствие, которого тот не переживал больше никогда и ни с кем. Ингард словно пытался привязать подростка к себе — хоть так, хоть через постель, — не зная, что тот и так привязан к нему крепче некуда.
Или знал, но... Но всякий раз было чертовски больно, когда своенравный подросток в отместку сбегал с кем-то из своих многочисленных поклонниц и поклонников. Он красив, чертовски красив в человеческом обличье, этот Джулиан аэп Айлил. Он привлекает внимание не только женщин, но и мужчин. И совсем не обязательно в сексуальном смысле. Джулиан прекрасен, он вдохновляет и воодушевляет, он окружен своими мечтателями — и без зазрения совести он пьет волшебство из их мечтаний. Окрылять для того, чтобы отобрать все до последней капли, и бросить, не оставив способности мечтать. Это было одно из любимых занятий Айлила. Он, Ингард, будучи благим, был не в силах этого понять, и тем более принять. Он мог только молча сжимать зубы, когда ши в очередной раз пропадал из поля его зрения.
На следующее утро, или через сутки, двое, трое Джулиан появлялся — и по глазам было понятно, изменял тот Фрайну или нет. В наглом высокомерном взгляде отчетливо читалась вся правда о том, что ши делал без своего рыцаря. Он словно бы и не старался скрывать подобное, раз за разом кидая вызов. И глядя в эти улыбающиеся глаза, на тонкие изогнувшиеся в усмешке губы, тролль бил. Нет, не избивал, срываясь в эмоции, а просто отвешивал тяжелую болезненную оплеуху, от которой Джулиана всегда невольно отступал на шаг, слыша, как звенит в ушах. А в следующее мгновение горячие губы тролля находили губы Айлила, и Ингард начинал наказывать.
— Почему вы назвали меня милордом, мистер Фостер? — спросил Натаниэль, когда спустя несколько дней они смогли остаться наедине на достаточное время, чтобы поговорить.
— Потому что вы — ши, милорд, — будто бы это все объясняло! Новый воспитатель упорно был с ним удивительно вежлив и почтителен, когда вокруг никого не было.
— Ши?
— Да, милорд. С чего мне начать свой рассказ? С того, кто такой этот синий здоровяк, которого вы видите за моим человеческим обликом? — он скорее разговаривал сам с собой. Ингарду еще не доводилось самостоятельно воспитывать фею, служить ей опорой до тех пор, пока китейн не вспомнит о себе хоть что-то, не усвоит порядок вещей, существующий в их двух мирах. — Или, наверное, будет лучше начать с того, кто все мы такие?
— Все мы? — Натаниэль смотрел на тролля широко раскрытыми глазами, и Ингард в который раз удивлялся, насколько человеческий облик мальчика стал похож на истинный облик феи. Насколько сильным должен быть китейн, живущий в этом теле, чтобы так изменить его черты по своему образу и подобию. Он видел детские фотографии этого ребенка в детдомовских альбомах — и Натаниэль Ли мало походил на того, с кем сейчас разговаривал Ингард.
— Да. Судя по всему, я первый из китейнов, кого вы встретили. Но нас — фей — много.
Феи. Мальчик поверил. Почему ему было не верить человеку — пусть пока будет «человеку», ведь слово «фея» еще не прижилось в его сознании, — что где-то там, на всем Земном шаре, живут десятки, сотни, тысячи таких же, как и он сам, если вот он, Эштон Фостер, стоит перед ним и он явно не человек. И относится он к Натаниэлю Ли — «сумасшедшему», «чокнутому», «обманщику» — намного лучше всех его сверстников вместе взятых. Он хотел верить — это было жизненно необходимо — и он поверил. И доверился.
Было в этом доверии какое-то особое детское счастье. Возможность расправить крылья. Знать, что хотя бы один человек рядом с тобой поверит твоим словам и не воспримет их в штыки. Знать, что у тебя есть отдушина, уши, которым можно высказаться, не опасаясь. И даже если мистер Фостер будет слушать его с неохотой или не будет вообще, он уж точно не будет считать Натаниэля чокнутым.
— И да, — продолжил тролль, обламывая ветку с куста, — мое настоящее имя — Ингард Фрайн. И если вы, милорд, ши, то я тролль. Только на людях, пожалуйста, зовите меня Эштоном Фостером. Думаю, вы знаете почему. — Натаниэль кивнул.
К моменту начала Танца Грёз, мальчик знал о феях все, что знал о них тролль. Ингард не скупился на рассказы и не утаивал ничего от того, кого невольно начал считать своим господином всего лишь по праву рождения. А юный ши впитывал все как губка, слушая Фрайна жадно, ловя каждое слово о себе подобных. Была в этом живая, насущная потребность — раз за разом утверждаться в знании, что он такой не один, что где-то там у него могут появиться друзья или, может быть, даже родственники. Оставаясь наедине с троллем он с упоение произносил его настоящее имя, словно прикасался к чему-то запретному. Натянув одеяло на голову и спрятавшись ото всех своих соседей по спальне, он шептал это имя перед сном, словно перекидывая мост между Миром Осени, где правит бал Банальность, в Грёзу. Он смаковал настоящее имя Фрайна, уж коли не мог вспомнить своего. Он почти присвоил его себе, сделал своей единоличной тайной, к которой имел право прикасаться только он.
Натаниэль достаточно быстро свыкся с мыслью, что он аристократ. Уже через несколько недель — или самое большее месяц — его перестало приводить в замешательство обращение «милорд» и крайне уважительное отношение к нему Ингарда. Более того, он стал воспринимать это как что-то, само собой разумеющееся. Словно потерявшая воспоминания фея только и ждала этого, привычного для нее отношения, словно помести Натаниэля в родные для него условия — и он вспомнит все. Но вот какие условия были для него «теми самыми», Ингард не знал. Равно как и к какому из Домов принадлежит ши.
Как-то утром Фрайн заметил, что его подопечный непривычно возбужден. Обычная меланхолия, часто бывавшая на его лице и ограждавшая Натаниэля от лишнего внимания сверстников, сейчас сменилась горящим, слегка лихорадочным взглядом и румянцем на бледных щеках. Когда, наконец, после окончания занятий он смогли встретиться в условленном месте — дальней части сада, скорее напоминавшую рощу, — мальчик кинулся к Фрайну и вцепился в крепкую руку тролля.
— Меня зовут Джулиан! — почти выкрикнул он, дрожа от возбуждения. — Мое имя среди фей — Джулиан!
— Приятно познакомиться, милорд, — улыбнулся Фрайн и склонился перед мальчиком в поклоне. — Теперь я буду звать вас «лорд Джулиан», если вы не возражаете.
Ши не возражал. Он только кивнул, счастливо улыбаясь, и наконец выпустил руку мужчины.
— Я лежал, уже почти заснул. Или совсем заснул — не могу сказать! — и я вспомнил, видел... мне приснилось... я не знаю... — Натаниэль, нет, Джулиан, растерянно посмотрел на тролля, в попытке объяснить.
— Неважно как — важно что, — подбодрил его тот. — Рассказывайте, милорд.
— Я видел мужчину — лица не помню, — но точно знаю, он мой отец. Он звал меня «Джулиан» и «мальчик мой». Гладил рукой по щеке и волосам. Да, это был отец!
— Отлично. Имя отца? Титул? Дом? Что-то еще вспомнили, ми... лорд Джулиан?
Мальчик отрицательно покачал головой.
— Нет, ничего. На отце была одежда черного цвета. Как думаешь, это цвет знамени?
— Без понятия. Не все и не всегда носят одежду цветов Дома. Но даже если и так, среди Домов ши много у кого на гербе присутствует черный. Так просто не вычислить. Но не стоит грустить, милорд, — уверенная ладонь легла на худое мальчишечье плечо, — все вспомнится. Это ведь самое первое воспоминание, которое вернулось к вам. Все впереди.
— Спасибо, Ингард, — как-то слишком серьезно ответил ши.
Дальше пошло немного легче. Рассказы тролля перемежались воспоминаниями. Яркие картины, всплывающие перед глазами Джулиана. Они много рассказывали о быте прошлой жизни, но мало о нем самом. Это бесило, раздражало юного аристократа — невозможность понять, кто же ты есть на самом деле, до каждой детали. И он срывался — на Ингарде чаще всего.
Чего уж греха таить, получив в жизни опору, мальчик стал уверенней и спокойней. Затравленность во взгляде и вечная готовность драться начали постепенно уходить, сменяясь надменным равнодушием и презрением к своим сверстникам. Кто они, эти простые смертные, эти идиоты, чье единственное назначение — стать вместилищем для феи. Он категорически не понимал, почему же Ингард не выгнал душу человека, когда вселился в это тело. Зачем делить с кем-то бесполезным сосуд, идти на уступки и мириться с чужой сущностью, если можно забрать тело в безраздельное и единоличное пользование. Тролль объяснял это милосердием и справедливостью. Джулиан не понимал. И не хотел понимать. Он просто отказывался быть милосердным к тем, кто кидал в него комьями грязи, дразнил и бил, когда он, в очередной раз не справившись с наплывом Грёзы, выставлял себя посмешищем. Нет, он не собирался и не хотел их прощать. Только не этих глупых смертных, из которых получается отличный источник волшебства.
Фрайн разозлился, когда понял, что делает его подопечный.
— Лорд Джулиан, нельзя отбирать у смертных все волшебство, — холодно сказал он, усадив мальчика перед собой на стул. Он запер дверь своего кабинета, намереваясь серьезно поговорить с ши.
— Почему? — упрямый вопрос в лоб.
— Потому что после этого они теряют способность мечтать.
— Ну и что? Смертных много: одни не могут — могут другие.
— Смертный, который не может мечтать, рано или поздно покончит с собой. Не все, но многие.
— Ну сам сказал, не все. Людей на Земле почти восемь миллиардов — одним больше, одним меньше.
Ингард застыл, не зная, что сказать. Жесток, слишком жесток и равнодушен! Откуда это в Джулиане? Ведь еще только вчера он тепло и благодарно улыбался, прижимаясь к троллю, когда тот нес его в медпункт со сбитой коленкой.
— Ты сам говорил, нам нужны чары, чтобы жить. Иначе Банальность убьет нас. Я не хочу умирать.
— Да, я это говорил, — Фрайн вдруг стал жестким, — но не смейте убивать в смертных мечту, — отчеканил он.
— Не смей мне приказывать, — ши гордо вскинул голову. — Не забывай, кто ты есть, Ингард Фрайн. И кто есть я.
Ребенок поднялся со стула и направился к двери, всем своим видом сообщая, что продолжать этот разговор он не собирается. Ингард сжал зубы, вдруг понимая, что ему отчего-то слишком больно — ученик, подопечный жестко и холодно поставил его на место. Любимый ученик, любимый подопечный. Худая рука провернула ключ, и ши распахнул дверь, за которой стояло несколько детей из группы Натаниэля Ли.
— До свидания, мистер Фостер, — робко улыбнулся Джулиан, мгновенно натянув на себя маску почти примерного воспитанника. Из голоса ушли эгоистичные, капризные и властные ноты — только послушание и дружелюбие. — Простите за то, что вам пришлось волноваться, — и он закрыл дверь.
— Что было? — услышал Фрайн голос одной из девочек. — Тебя ругали?
— Нет, все хорошо. Пойдем.
Несмотря на общую неприязнь, вокруг Джулиана всегда вилась стайка детей — сочувствующих, как их называл про себя тролль. И только сейчас он начал понимать, что дело вовсе не в сочувствии, а в желании самого ши — он окружал себя детьми и взрослыми, он вдохновлял их и воодушевлял, помогал мечтать, учил верить в сказку, заставлял эту веру искриться, а затем забирал у смертных волшебство мечты. Сначала по наитию, а теперь и вполне сознательно. Неужели неблагой, мелькнула у Ингарда неприятная мысль, и троллю стало не по себе. В горле появился жесткий комок, который он не смог проглотить с первой попытки.
А уже вечером Джулиан убежал в дальнюю часть сада, зная, что тролль последует за ним — в любом случае, — и радостно кинулся к тому, как только Фрайн вышел из кустов под старые яблони.
— Я соскучился, — заявил ши, тут же приникая к нему и обнимая за талию. И он смотрел на Ингарда чистыми и ясными глазами, в которых было столько тепла и потребности быть рядом, что тролль не смог отстранить от себя мальчишку.
Еще несколько часов назад этот бессовестный юнец со знанием дела и каким-то садистским удовольствием окунул Фрайна с головой, а сейчас льнет, словно котенок, требуя тепла. Кто как не Ингард знал, насколько для этого конкретного ши важна поддержка, насколько ему нужно крепкое плечо рядом, на которое сможет опереться этот побег, чтобы вырасти — здесь, среди чуждых ему существ. Вряд ли он когда-либо сможет забыть взгляд, полный страха и затравленности, вряд ли сможет забыть, как задрожали в облегчении бледные губы при первой их встрече. Тролль сдался. Широкая ладонь легла на темную макушку и мягко растрепала волосы. Он уже знал, он будет рядом с Джулианом до тех пор, пока нужен ему. Пока тонкие пальцы требовательно сжимаются на его ладони, молчаливо прося о поддержке и защите. Только когда этот ши окрепнет настолько, что сможет дальше идти один, тогда он посмеет оставить его, лорда Джулиана.
А лорд тем временем уже тянул Ингарда к поваленной яблоне, чей ствол в густой и влажной тени старых летних деревьев местами покрылся мхом. Он усадил тролля, а сам уселся ему на колени и обвил рукой сильную шею. Фрайн не заметил, как подобное стало правилом. Все началось весной, после дождя, когда весь сад стоял мокрый, умытый, сверкая радужными каплями на лепестках цветов в лучах закатного солнца. Мокрой была трава под ногами, мокрым был ствол поваленной яблони. Чтобы милорд не испачкал одежду, за что наверняка потом получит от миссис Грин, которая откровенно недолюбливала мальчика, нагоняй, Ингард усадил его к себе на колени.
С тех пор мальчишка все чаще и чаще забирался к нему на руки, так отчаянно приникая к крепкой и теплой груди тролля, что Фрайн не мог согнать его — морально не мог. Он не знал, о чем думает ши, прижимаясь лбом к его ключицам, но было в этом жесте что-то, что заставляло Ингарда только молча сглатывать подступающий к горлу комок. Так, наверное, дети прижимаются к отцу, когда слишком плохо. Джулиан искал тепла, которого никогда не знал Натаниэль Ли, семью, которая осталась только в неясных, мелькающих воспоминаниях об Аркадии. Кто знает, доведется ли ему встретить ее здесь, в Мире Осени? Или проклятие ши разъединило Джулиана с его родителями, братьями и сестрами навсегда? Не лучше ли в таком случае их даже не вспоминать, чтобы потом не тосковать по навеки потерянному?
— Ты ведь не оставишь меня? — он услышал потерянный голос ши и ощутил, как теплое дыхание пробирается под рубашку. Джулиан поднял руку и беспомощно вцепился в клетчатый рукав. — Не оставляй, пожалуйста.
— Я не оставлю, милорд, — сердце тролля вдруг болезненно дернулось от этой доверчивости, в груди заныло.
— Прости за сегодняшнее, — очень тихо, совсем переставая быть гордым аристократом. На коленях у Ингарда сидел потерянный и одинокий ребенок, для которого он, Фрайн, был единственной опорой и защитой.
— Все хорошо, милорд. Вам совсем не надо извиняться, — большая ладонь коснулась темных волос ши и мягко погладила. Он простит Джулиану все на свете — что уж говорить о словах, брошенных в порыве эмоций.
Они сидели молча и наблюдали, как солнце, которое днем с трудом пробивалось сюда сквозь кроны деревьев, сейчас, на закате, заливало стволы и цвет яблонь теплым червленым золотом. Золото лилось на мужчину и ребенка, подсвечивая светлые волоски на сильных надежных руках, в которых сейчас, как в колыбели, полулежал ши. Казалось, что тело тролля отлито из светлой меди и окружено светящимся закатным ореолом.
— Ингард, — заговорил Джулиан, когда солнце уже спрятало край за лежащим вдалеке городом.
— Да, милорд? — тролль скосил глаза на мальчика и снова принялся смотреть на рыжий диск светила.
— Ты можешь звать меня просто Джулианом?
— М? Зачем?
— Тебе так нравится звать меня милордом?
— Э, нет. Тут дело не в нравится, — он ощутил, как мышцы ши напряглись, а через секунду тот сел прямо.
— Пойдем обратно — скоро ужин, — Джулиан соскочил с колен тролля и быстрым шагом направился к кустам, за которыми начинался благоустроенный детдомовский сад.
— Милорд, постойте, — но мальчишка не остановился. Он шел, расправив плечи и гордо подняв голову. Ингард знал: ши обижен. — Джулиан!
— Не надо, — не оборачиваясь, он нырнул в кусты.
Ингард нагнал мальчика через несколько секунд. Вернее будет сказать, чуть не сшиб того, следом вылетев за ним из кустарника. Джулиан стоял, ошарашенно глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Не было детдомовского сада, не было спортивной площадки, не было самого детдома — везде, насколько позволял обзор, был яблоневый сад в самом цвету. Все ветки были усыпаны крупными чуть розоватыми цветками, с которых от малейшего дуновения ветерка, сыпались лепестки.
— Как так? — ошарашенно спросил мальчик, даже не обратив внимания, что тролль чуть не сбил его с ног.
— Это Грёза. Мы в Грёзе, милорд, — Джулиан резко повернул голову и пронзительно глянул на Ингарда. — Я не хотел, чтобы кто-то из детей или — еще хуже — воспитателей увидел нас.
— И мы каждый раз были в Грёзе? — раздраженно спросил мальчик, понимая, что тролль прав. Он бы хотел отругать его, обозвать дураком, но Ингард, черт побери, прав! И это злило.
— Да, милорд.
— Тогда верни меня в Мир Осени, — приказал Джулиан. — И научи, наконец, так же переходить из одно мира в другой.
— Хорошо, милорд. Научу. Но придется дождаться Танца Грёз, когда вы ощутите, кто вы есть. А сейчас — вернитесь, пожалуйста, в кусты, чтобы вы вышли из них, а не появились из ниоткуда.
Кинув на тролля злой взгляд, мальчишка нырнул обратно в заросли с какими-то мелкими овальными листочками. А когда вышел из них, перед ним был привычный детдомовский сад с его спортивной и игровой площадками, с двухэтажным приземистым зданием и аккуратными клумбочками, за которые миссис Грин готова была сдирать шкуру живьем.
Джулиан изогнулся, сжимая зубы. Руки его прочно обхватили торс тролля, впиваясь ногтями в крепкую спину. Всякий раз ему было больно. И жарко, и томно, и мучительно сладко, от того, как боль, смешанная с наслаждением, расползается по телу. Ингард всегда был осторожен, но никогда не щадил. Когда можно было во время ласк подготовить так, чтобы после них боль практически не ощущалась, Фрайн всегда предпочитал добавить к удовольствию диссонирующую ноту. Особенно в такие разы, как этот. Он наказывал ши, снова позволившего себе пропасть на несколько дней и развлекаться черт-те где и черт-те с кем. Проклятые деньги герцога — не будь их, мальчишка был бы ограничен куда больше.
Здесь, в замке Айсидора аэп Айлил в Грёзе, в поместье Ирвина Фитцджеральда в Мире Осени, Джулиан распустился, умудряясь при этом внешне оставаться примерным сыном и почти целомудренным юношей. Он внимательно слушал отца, он максимально соответствовал его требованиям, не забывая при этом о себе — Джулиан ведь тоже был Айлилом, кровь от крови, плоть от плоти. И пожалуй, на интуитивном уровне он был куда большим Айлилом, чем многие представители Дома. Да, возможно, ему еще не хватало опыта, но тот факт, что он умудрялся вертеть герцогом, говорил о многом. Ингард пытался достучаться до мальчишки, донести до его сознания, что хотя бы с отцом так нельзя, но старания были тщетны — все, что он мог, молча сжимать зубы.
Ши вело от ощущения Ингарда внутри. Даже лежа он ощущал, как кружится голова, как бешено бьется в груди сердце, как хочется кричать и стонать от восторга и удовольствия. Именно в такие минуты приходило ощущение, что тролль безраздельно принадлежит ему и только ему. Он подавался навстречу, превозмогая начальную боль, он обхватывал ногами широкую сильную спину, ощущал под пальцами бугры мышц — и сходил с ума. О если бы, о если бы только можно было кричать!
Ингард вошел до конца и замер, глядя в серые глаза господина своими синими, почти ледяными. Здесь и сейчас из них напрочь ушло обычное тепло, остался только гнев, абсолютно хмельной от удовольствия. Наслаждение его было ничуть не меньшим, чем у Джулиана, но было приправлено злостью. «Ну и чего стоят твои шавки, к которым ты сбегаешь? — спрашивал взгляд. — Не смей этого делать. Иначе я тебя убью».
Но ши смотрел ему в глаза и улыбался. Сквозь боль, сквозь гримасу удовольствия. Они оба знали: Ингард не причинит Джулиану вреда. Это было нечестно, несправедливо: ши вытягивал из него жилы, а Фрайн не мог ударить настолько же больно в ответ. Только так, только в постели — наказывать и знать, что потом мальчишка будет беситься, обвинять его, грозиться пожаловаться отцу — но так и не пожалуется. Никогда. Только лишь продолжит защищать своего рыцаря от любых нападок членов Дома. Но черт побери, несмотря на всю преданность подростка, эта самодовольная улыбочка, полная пьяного наслаждения бесила. Он резко двинул бедрами, отчего ши снова выгнулся под ним с беззвучным стоном.
Чертов Ингард! Зачем же так больно! Но плевать, он готов терпеть любую боль, лишь бы быть рядом, лишь бы видеть в этих синих таких ледяных сейчас глазах желание быть единственным. Он бесится, его тролль всегда бесится, когда кто-то еще прикасается к нему. Дурак Ингард, он такой дурак.
Он долго, нескончаемо долго шел к этой близости, которая позволяла ощутить такую нужную единоличную власть над троллем. Пусть так, хотя бы так — Джулиан не жалел и никогда не будет жалеть. Глупый упрямый Фрайн, он всегда сопротивлялся, когда ши хотел быть ближе — словно не понимал, насколько важно подростку полное доверие. Он отказался сменить человеческое имя на имя феи, предпочитая оставаться для окружающих Эштоном Фостером. Он делил тело с человеком и был с ним ближе, намного ближе, чем когда-либо сможет подпустить Джулиана. Тролль напрочь отказался выгонять душу человека, предпочитая сосуществовать вместе. О как же ши ревновал! Он сжимал зубы и кулаки, зная, что в жизни его рыцаря был и есть кто-то, кто может составить ему конкуренцию, кто-то, через кого Ингард не решится переступить даже ради своего господина. Это просто сводило с ума — наличие в жизни его тролля, его рыцаря, его ментора, его самого любимого на свете существа кого-то еще.
Фрайн никогда не рассказывал о своей семье в Мире Осени. Почему? Считал, что ши этого знать не нужно? Просто не доверял настолько? Или не воспринимал подростка достаточно серьезно, чтобы посвятить его в глубины собственной души? Эти потайные уголки сводили Джулиана с ума, заставляя сгорать от обиды и ревности. И потому он творил, сам не зная что. Он бесился и психовал, он злился, он загонял тролля в углы, он ненавидел и сам же от всего этого страдал. Для юного, эгоистичного и самовлюбленного аристократа было невыносимо знать, что фея, занимающая собою весь его мир и которой он готов отдать себя полностью, дорожит кем-то еще. И потому он мстил. Раскаивался, требовал прощения, получал и мстил снова.
Сам не понимая, что он творит, Джулиан толкал их отношения... куда? Нет, он не отдавал себе отчета в своих отчаянных попытках заставить Ингарда жить только ради себя. Глупый, глупый мальчишка — если бы тогда ему хватило ума понять...
— Стой, Джулиан, остановись! — голос тролля раскатился по развалинам старой замковой башни.
Они часто приходили сюда заниматься фехтованием. Тролль начал учить его некоторое время назад. И вдруг оказалось, что юного графа бесят все эти любопытные взгляды, наблюдающие за ними из тенистых галерей замка, из-под зарослей вьюна, свившего навес в ветвях раскидистого дуба, повинуясь воле садовников, из-за кустов жасмина и роз.
Кор-Эринор уже который день шептался о третьем, младшем, аркадианском сыне Айсидора аэп Айлил, герцога Дьюфола, появившегося в замке буквально несколько недель назад. Признаться, герцог мог только надеяться на то, что кто-то из его истинной семьи окажется в Мире Осени. Потому, когда на пороге его особняка в человеческом мире появились тролль и ши, он очень удивился. Вглядевшись в черты стоящего перед ним мальчика, Айсидор на несколько мгновений замер, затем провел ладонью по коротко стриженной аккуратной бородке и вдруг обнял. «Джулиан!» — было единственное слово, которое он произнес тогда, мягко похлопывая сына по спине.
А после завертелось-закрутилось. Джулиан был первым из аркадианской семьи герцога, кроме самого Айсидора, конечно, кто пришел в Мир Осени в это время и в это место. Глядя на положение дел рационально, мужчина запретил себе надеяться увидеть кого-то из родных. Дела в реальном мире он собирался передать своему человеческому сыну, который оказался богганом. Но кому передать титул и фригольды? Хотя, по большому счету, после изгнания из Аркадии для ши все это уже не имело значения. С окончанием жизни в смертном теле для них заканчивается все. Наверное, это были просто пережитки прошлого. Айсидор морально был готов брать приемного сына из высокородных Айлилов, но тут появился Джулиан.
По Кор-Эринору поползли шепотки, полные недовольства, едкой зависти, осуждения. Это же Айлилы — чему тут удивляться. Тролль бы предпочел, чтобы его подопечный, пройдя ритуал Благословения и Фиор-Риг, повзрослел в детском доме, а там уж, покинув его стены, они бы придумали, как жить дальше. Меньше всего Ингарду, с его впитавшимися в кожу и душу понятиями о благородстве и честности, хотелось жить среди неблагих Айлилов. Не имея чести встречаться с представителями этого аристократического Дома лично, он не раз слышал от других, что фригольды Дома скорее напоминают гадюшники, где все плетут интриги друг против друга. Сейчас он мог убедиться в этом лично. О нет, в лицо Джулиану или ему, низкородному троллю, никто ничего и не думал говорить — все мило улыбались и радовались обретению нового законного господина. Но за спиной... Ингард просто физически ощущал, как в воздухе растекается яд сплетен и осуждений. Порой от скрытых взглядов у него по коже пробегала мелкая дрожь.
Джулиан же, наоборот, казалось, попал в свою стихию. Он либо не обращал внимания, либо очень быстро начинал действовать в ответ. Тогда, на скромное предложение Фрайна остаться жить вдвоем вне фригольдов, принадлежащих герцогу, мальчишка только вскинул бровь. «Ты что, хочешь, чтобы я всю жизнь до смерти так и промаялся в нищете? — едко усмехнулся он. — Мне надоело. Я хочу видеть своего отца. Ты — сбежал из своей семьи, а я — своей никогда не имел». Возможность наконец урвать у жизни лакомый кусок, получить то, что положено ему по праву рождения, заставила Джулиана пренебречь тем фактом, что тролль уже для него стал семьей. Больше, чем семьей. Он приказал — Ингарду оставалось только подчиниться.
— Остановись! — Джулиан не реагировал, продолжая пробираться сквозь обломки обрушившейся крыши, что успели порасти мхом и плющом. — Ваше Сиятельство! — через силу крикнул тролль.
Подросток остановился и медленно повернул голову, глядя на рыцаря поверх плеча. Он запыхался и грудная клетка его поднимались и опускались, но всем своим видом он являл стать и благородство. Ингард подошел почти вплотную.
— Джулиан, прекращай дурить, — он коснулся черного бархата дублета. Ши дернул плечом. Сколько раз у них уже происходил разговор подобного толка? Да сотни, тысячи, наверное! И каждый раз одно и то же: нежелание слушать и слышать, обвинения в эгоизме и равнодушии. И обида до тех пор, пока у Джулиана в голове что-то не переключится обратно и он не соблаговолит простить своего рыцаря. Ингард устал.
Казалось бы, пора научиться просто игнорировать. Махнуть рукой, уйти к себе и ждать, пока перебесится. И наверное, раньше этот номер бы прошел, но Джулиан стал старше и научился держаться без своего тролля дольше. Это раньше он буквально спустя несколько часов после ссоры уже улыбался Ингарду и льнул к нему, а теперь обида может длиться днями, наверное, даже неделями. Фрайн совсем не хотел проверять.
— Следи за языком, — холодно ответил ши, глядя на рыцаря с презрением и плохо скрываемой злостью.
— Прошу прощения, милорд, — хотя по-хорошему, отвесить бы ему затрещину — так, чтобы в ушах зазвенело. Но холодной войны с Айлилом Ингард не переживет. Нет, он был уверен, что в отношении него ши не будет строить козни — он будет просто самолично тонко и со вкусом изводить своего рыцаря. — Давайте поговорим, я прошу вас.
— О чем, интересно, — ведро сарказма. — О том, что ты недостаточно мне доверяешь, чтобы рассказывать о сокровенном?
— Мы уже сотни раз обсуждали это. Моя жизнь в человеческой семье осталась в прошлом.
— Именно. Конечно! Твое прошлое меня не касается! Удобно, правда? — ши наконец резко обернулся и смотрел теперь на Ингарда снизу вверх серыми своими глазищами. — Мне вот интересно, что там у тебя такое, что ты боишься мне рассказать!
— Я не боюсь, милорд, — очень осторожно, словно Джулиан — легковоспламеняющееся вещество. Да по сути, так оно и было. — Но это будет лишним. Лишним для вас знанием.
— Ты меня за идиота держишь?! — взвился подросток. Да, конечно, на мирный разговор с ним можно и не рассчитывать.
— Нет, милорд. Прошу прощения, — склонил голову тролль.
— Да что ты заладил — «милорд», «милорд»! Всегда эта граница, этот барьер — будто я тебе чужой!
— Нет, Джу...
— Будто я совсем, ни капельки не достоин доверия! Будто я настолько туп, что не смогу понять и принять твоего прошлого. Да даже если ты убил сотню, тысячу людей и фей — мне плевать! Потому что ты — это ты! — Он замолчал, тяжело дыша, и теперь буравил тролля взглядом. — Но тебе-то плевать на это! — худая, но сильная рука толкнула Ингарда в грудь. Джулиан развернулся и зашагал прочь.
— Боги, хорошо, я расскажу! — сдался Фрайн, глядя в удаляющуюся спину в черном бархате.
Джулиан остановился. Секунду или две стоял, глядя перед собой, затем обернулся:
— Что?
— Твоя взяла — я расскажу.
— Ты что, мне одолжение делаешь?
— Твою мать, Джул, хватит! — рявкнул Фрайн, уже едва сдерживаясь. Еще немного — и он за себя не ручается. Хозяин всего несколько раз доводил Ингарда до белого каления, и все эти малочисленные разы заканчивались плачевно. Судя по тому, как во взгляде ши мелькнул страх, тот понял, что перегибает палку. — Или ты молча слушаешь, или больше даже не смей заводить подобный разговор, — процедил тролль.
— Хорошо, — глухо ответил Джулиан. И уже поживее: — Пойдем сядем в тень — жарко.
Ничего особенного в прошлом Ингарда не было. Жизнь его была такой обычной и пресной, что Джулиан, наверное, даже разочаровался, не получив тайны, из-за которой он так долго терзал своего рыцаря. Сын фермера, Эштон вырос неподалеку от крупного города, где он ходил в школу. Мать мальчика умерла от воспаления легких, когда тому было шесть. Где-то за год до этого или чуть больше в ребенка вселился Ингард. Эштон, как и положено, стал странноватым, но на его рассказы о дивных существах вокруг родители реагировали спокойной улыбкой. Их семья вообще была мирной, дружелюбной и понимающей. После смерти матери отец и сын жили вдвоем. Фостер рос смекалистым да умелым, помогал отцу чем мог, а тролль — помогал ребенку. Отношения с родителем были ровными, сын оправдывал ожидания — что еще нужно. Но когда мальчику исполнилось восемь, отец привел в дом женщину. И вот мачеха мириться со сказками пасынка о говорящих деревьях и бабочках с полруки размером и сверкающей пыльцой на крыльях отказалась. Вооруженный нейтралитет возник как-то сразу и по взаимному согласию. Хорошо, что в округе были другие китейны, которые присматривали за троллем да поясняли происходящее. Он хотя бы имел возможность сбегать к ним и не видеть мачеху хоть целыми днями. Два года спустя у Эштона родился брат, что еще больше натянуло отношения в семье. Отец, который откровенно устал жить меж двух огней, после рождения второго ребенка стал подсознательно занимать сторону жены. От этой несправедливости мальчишка бесился. И потому, как только он закончил школу, сбежал. Благо, ближайший фригольд был не так уж и далеко.
— Сколько ему? — не выдержав, перебил Джулиан. Такое ощущение, что дальнейшая жизнь тролля его не интересовала. — Твоему брату.
— Он твой ровесник, — спокойно ответил Ингард, предпочитая промолчать о том, что Джулиан, в общем-то и сам мог посчитать.
— Как его зовут? — холодное недовольство в голосе стало ощутимей.
«Начинается», — мелькнуло в голове у тролля.
— Майкл.
— Ты его любишь?
— А? — Ингард просто опешил от такого вопроса. — Слушай, Джулиан... Да это же бред!.. Ну конечно люблю — он мой брат!
— Сволочь, — холодно процедил ши, бледнея от злости.
— Стоп! Вот поэтому я и не хотел рассказывать. Самая обычная жизнь самой обычной деревенщины, но ты даже тут нашел, к чему прицепиться!
— Он не твой брат — он брат Эштона! — прошипел Джулиан сквозь сжатые зубы. Глаза его потемнели и теперь были скорее черными, нежели серыми. — Ты — Ингард Фрайн! Ты — китейн! Почему ты любишь Майкла Фостера? А нет, молчи! — ши вскинул руку, останавливая тролля, открывшего рот, чтобы ответить. — Потому что ты готов любить кого угодно, но только не меня. Я для тебя — ши, чертов неблагой Айлил, детдомовская сирота! Пустое место! Что — нет? Скажешь, не так?!
— Не так, — сухо отрезал Фрайн. Его начинало трусить — не то от злости, не то от невозможности донести до этого малолетнего, но толстолобого упрямца прописные истины.
— А как? Как?!
— Ты слепой идиот, Джулиан!
Ши задохнулся:
— Думай, с кем разговариваешь!
— Да заткнись ты! — сорвался Ингард и схватил ши за плечи. В синих глазах тролля была ярость. Бурлящая, бешеная ярость, которую он пытался унять, чтобы не убить господина — этого зарвавшегося, тявкающего щенка — здесь и сейчас.
Джулиан вытянулся струной и замер. Он стал еще бледнее, чем был до этого. Сердце колотилось и выскакивало из груди, кажется, даже ребрам было больно. В глазах — страх пополам с вызовом. И без того узкие губы сжались в бескровную нитку.
— Неужели до тебя не доходит, Джулиан аэп Айлил, неужели до сих пор не дошло: я люблю тебя! — говорить было трудно — Ингарду не хватало дыхания. Но он заставлял себя — только бы до этого спесивого малолетки дошло. — Неужели ты думаешь, что я не люблю, не полюбил тебя, после стольких лет рядом? После слез, которые ты так тщательно прятал, после разбитых коленок, после вечеров под яблонями, там, в Грёзе. После того, как ты доверил мне свое сердце, — неужели ты считаешь, что я тебя не люблю.
Он рывком притянул ши к себе и обнял, зажимая в стальных, но теплых, заботливых и чутких объятиях.
— Вся моя любовь к Майклу не составит даже одной десятой любви к тебе, — тихо добавил он, мягко рассыпая волосы ши сильными пальцами. — Но я не могу быть к нему равнодушным или ненавидеть его. Прости.
Ши, который замер в руках Ингарда, наконец рвано вздохнул и издал задушенный полувсхлип. Если поначалу, когда тролль только сгреб его в охапку и зажал, не давая шанса вырваться, ему хотелось ударить того, то сейчас от этих слов, от этих прикосновений ему хотелось плакать. От счастья? Острого, горьковатого, одуряюще пахнущего жаркими летними травами, потом сильного, надежного тела и кожей клепанной куртки. От счастья, что пульсировало синхронно с бьющимся в груди, к которой он прижимался лицом, сердцем. Наверное, надо было что-то сказать. Но Джулиан не хотел. Да и попросту не мог. Он наконец поднял руки и обнял тролля, крепко и уверенно. От недавней детской обиды и жгучей ревности не осталось и следа. Хотя бы сейчас.
Спустя два дня идиллии, постепенно прекращавшей быть таковой, превращаясь в норму, Джулиан в очередной раз толкнул их отношения в неизвестном направлении. Неспокойное сердце смогло наслаждаться признанием тролля чуть более сорока восьми часов, а далее снова начало требовать от своего хозяина действий. Каких-угодно: спонтанных, необдуманных, — лишь бы снова ощутить то блаженное чувство единоличного владения Ингардом, которое он пережил у разрушенной башни.
Они снова были здесь. Мышцы гудели после тренировки, ладонь, на которой еще не образовались грубые мозоли, горела. Если бы не целительный браслет, подаренный сыну герцогом, Джулиан вряд ли смог бы фехтовать каждый день — на руке давно были бы кровавые мозоли. Упрямству и желанию мальчишки можно было только позавидовать — и Ингард в глубине души гордился своим Айлилом. Тот был избалован, надменен, горд, эгоистичен — и еще, наверное, безмерное количество всех пороков, какие только могут быть у живого существа, — но при этом были в подростке и качества, вызывающие в тролле уважение и восхищение. Вот, например, верность. Пусть только ему, Ингарду, но рыцарь был уверен — и он видел подтверждение тому чуть ли не каждый день, — что встань перед Джулианом выбор «Дом Айлила или тролль», ши выберет рыцаря. Другое дело, что ставить мальчишку перед таким выбором Фрайн не собирался.
Или, например, Джулиан при всей своей заносчивости, снобизме и презрении к простолюдинам умел быть внимательным. Конечно, уходить тренироваться подальше от досужих глаз было идеей ши, но Ингард был уверен, что пришла она ему не потому, что его раздражали взгляды, а потому что эти взгляды раздражали и бесили тролля. Еще одно проявление внимательности и, скажем так, уважения к окружающим — нет, опять-таки только к Ингарду — состояло в том, что Джулиан продолжать звать тролля Фрайном. Он заставил его вступить в Дом, и формально тот теперь был Ингардом аэп Айлил. Но Джулиан отлично помнил, как сопротивлялся его рыцарь, как он, благой, не хотел становиться частью неблагого Дома. И потому, чтобы лишний раз не наступать Ингарду на больную мозоль, ши продолжал употреблять старую фамилию тролля.
Еще одной чертой характера аристократа, которая вызывала в Ингарде чистое, неподдельное уважение, была целеустремленность. Если мальчишка решал чего-то добиться, он шел вперед и вперед. Ошибался, терпел неудачи, падал, но поднимался и шел дальше. И, конечно же, гнал тролля — но и для этого надо иметь силы. А они были у юной и мятущейся души. Сила воли, которой позавидует любой воин. Если этот Айлил говорил себе «надо», уже ничто не могло сбить его с пути. Сила воли гнала его вперед, заставляя терпеть боль, неудачи, падения. Вот и сейчас гудящие мышцы и стертая в кровь о рукоять меча ладонь не имели для Джулиана никакого значения. Ингард знал, что завтра господин снова погонит его сюда за очередной порцией фехтования.
Как-то герцог сказал сыну, что в Аркадии Джулиан весьма недурно фехтовал. И подросток загорелся восстановить свой навык. Легкий бастард сначала непривычно лег в руку, но уже спустя несколько занятий Ингард увидел, что движения ши стали уверенней и легче. Словно тело вспоминало то, что забыло за время пути из их потерянного дома в эти земли изгнания. Конечно, Фрайн понимал, что для того, чтобы дотянуть господина до своего уровня (если такое вообще возможно), понадобится много времени, но с приятным удивлением отмечал, что меньше, чем он предполагал. Сам же Ингард был троллем, воином по праву рождения, сыном уважаемого и доблестного рода воителей. И зачарованный меч его, Нагерлинг, был выкован для Фрайнов мастерами Дома Дугал.
— Сильно болит? — тролль потянулся и взял руку Джулиана, разворачивая ладонью вверх. Кожа была красной, воспаленной, местами стертой напрочь, и там сочилась кровь вперемежку с сукровицей. Ингард ощущал, как подрагивает худая изящная кисть после нагрузки.
— Ерунда, — ши грубо выдернул руку и отвел ее за спину, убирая из поля зрения Ингарда. — Я не девка, чтобы устраивать из подобного драму. Понятно?
— Понятно, — тролль развел руками: мол, что с тобой поделать.
— Ты учил кого-то фехтованию, кроме меня?
Ингард внимательно посмотрел на подопечного, пытаясь понять, что это: вопрос из простого любопытства или очередная провокация? Однако разглядеть что-либо в глубине серых глаз было невозможно — тень была слишком густа. Они сидели в беседке, которой, в сравнении с замковой башней, повезло больше — время почти пощадило ее. Обрушился только узорчатый край крыши, но каменные колонны и скамьи были все так же надежны и крепки. Виноград, когда-то высаженный здесь садовниками, одичал и разросся, и теперь обвивал беседку, закрывая ее со всех сторон почти непроглядной стеной. Им даже пришлось проредить заросли в нескольких местах, чтобы впустить внутрь чуть больше света.
Не найдя ответа в глазах ши, Ингард решил быть предельно честным.
— Не так, как тебя. Во фригольде, где я жил, когда сбежал из дома, было несколько троллей-детей. Их учил, — говоря, он внимательно следил за реакцией Джулиана. Но тот был спокоен и расслаблен. — Ну как учил — показывал, они смотрели и повторяли. Был еще сатир, юноша, вот с тем веселее выходило — он уже хоть что-то умел.
Было около трех пополудни. Лето зноило, и плиты тренировочной площадки, между которыми за столько лет буйно пробилась трава, сейчас раскалились и пыхали жаром. Там, за пределами беседки, вне густой тени, пахнущей нагретыми виноградными листьями, звенела мошкара. Где-то неподалеку суетливо носилась муха, у ягод, что уже поспели и исходили терпким приторным соком, жужжали занятые пчелы.
Здесь, в тени, было намного прохладней. Тела, разгоряченные тренировкой, медленно остывали. Медленно высыхал пот, что появлялся на коже, а потом струйками стекал по вискам, шее, вдоль позвоночника. Они давно скинули и верхнюю одежду, и даже нательные рубашки, оставшись лишь в штанах.
— Сатир? — лукаво улыбнулся ши и откинулся назад, закидывая худые мускулистые руки на спинку. Грудная клетка медленно поднималась в такт дыханию.
Ингард невольно напрягся. Неуемная страстность и распутство этого народца были притчей во языцех. И пол объекта обожания на вечер для сатиров играл далеко не главную роль. Он приготовился к очередной вспышке ревности. Но вместо этого услышал:
— Со мной интересней?
— Сравнил! — рассмеялся тролль, пытаясь понять, можно расслабиться или это только отсрочка? Взгляд его остановился на мускулистом плече Джулиана. — С тобой действительно приходится фехтовать. Хоть, конечно, и не в полную силу.
Ши кинул на тролля непонятный взгляд.
— Тебе нравится?
— Что?
— Меня тренировать. Или скучно?
— Почему — скучно? Джулиан, ты...
Договорить ши ему не дал. Он вдруг поднялся на ноги и вплотную подошел к Ингарду. То время, когда Джулиан сидел у него на коленях, прижимаясь щекой к груди, уже прошло, потому это действие подростка было троллю не совсем понятно. Ладони легли на массивные плечи гиганта, и Ингард невольно отметил, что правая, стертая о рукоять меча, у ши горячее. На этом все мысли оборвались и спутались. Джулиан наклонился и приник к губам тролля.
Сердце колотилось и дрожало. Он явственно ощутил, как рыцарь вздрогнул от поцелуя, и каждое мгновение ожидал, что сильные руки лягут ему на талию и Ингард уверенно отстранит его от себя. Но мгновения шли, шли и секунды, а тролль все так же сидел, не шевелясь. Но и на поцелуй не отвечал. Тогда ладошки скользнули по плечам, по шее, пальцы нырнули в жесткие черные волосы и обхватили голову, не давая дернуться, пока тонкие губы ши, теплые губы, мягкие, нежные, после морса, прихваченного с собой, пахнущие малиной, настойчиво и неумело целуют.
@темы: мои рассказики, ориджиналы
-
-
05.01.2018 в 00:52-
-
05.01.2018 в 00:53-
-
05.01.2018 в 00:54-
-
05.01.2018 в 00:55-
-
06.01.2018 в 17:43В общем, это совершенно замечательно, даже невзирая на грустный финал! Спасибо
-
-
06.01.2018 в 22:42Это так здорово, когда кому-то твоими стараниями нравится то, что очень нравится тебе. Это чудесная вселенная -- если будет время и желание, почитайте рулбук (ссылка у меня описании к работе).
Ох, а грустные финалы -- это наше все. %) У меня они часто случаются. )
С Рождеством вас!
читать дальше
-
-
06.01.2018 в 23:26Это чудесная вселенная -- если будет время и желание, почитайте рулбук
Желания у меня хоть отбавляй, но вот со временем напряженка. Я вечно в каких-то околоисторических раскопках в разбеге от 15 до 18 веков)
С Рождеством вас!
Увы, я - закоренелая язычница
ПС: не могли бы вы, если вам несложно, ткнуть плюсик на ФБ?
С удовольствием поставлю) К сожалению, на КФ действительно хорошие, качественно написанные работы не ценятся в должной степени. Мне очень повезло сегодня, когда я случайно наткнулась в разделе "Ждет критики" на Вашу японскую сказку. И, прочитав, немало удивилась, как мало у неё лайков( Хотя, что касается отзывов, то их оставлять буду всё-таки здесь. Люблю, когда можно побеседовать с автором не на виду у всех, а вот так - лампово и уютно.
-
-
07.01.2018 в 12:14О, это очень здорово и очень интересно!
Увы, я - закоренелая язычница
Тогда с Йолем! По Юлианскому календарю х)
религия какого именно народа вам больше по душе? )
С удовольствием поставлю)
спасибо! спасибо!
Ну, на ФБ вообще тяжело с адекватом, так что на многое и не рассчитываем.
А добро пожаловать -- тут и в самом деле болтать приятней. Камерней, что ли. )
-
-
07.01.2018 в 15:12Ага, та-акие подробности всплывают, куда там современной желтой прессе!
религия какого именно народа вам больше по душе? )
Меня вполне устраивают наши исконно славянские боги - батька Перун и иже с ним
Ну, на ФБ вообще тяжело с адекватом, так что на многое и не рассчитываем.
Мдя, отчасти по этой причине я и вывела оттуда год назад бОльшую часть своих работ, когда за месяц платной подписки увидела по статистике, сколько скачивается/распечатывается, а лайков и отзывов - пшик. Пусть лучше здесь 20 давно знакомых человек читают, но хоть как-то реагируют, чем 150 неизвестных рыл сидят в подписантах и тупо молчат.
А добро пожаловать -- тут и в самом деле болтать приятней. Камерней, что ли. )
Спасибо!
-
-
08.01.2018 в 00:26Да тогда были о времена, о нравы! В общем-то, рамки жесткой морали, при которой крестьянка, прошедшая по рукам соратников, прежде чем стать царицей, является дикостью, оформились попозже. Так не так уж это и удивительно -- понятное дело, не афишируется, на экскурсиях об этом не рассказывают. х)
святую инквизицию)))
Печалит в ней то, что, как и при всякой власти, под раздачу попадали далеко не те. )
увидела по статистике, сколько скачивается/распечатывается, а лайков и отзывов - пшик.
о, это же такая закореневшая натура нашего народа: брать, пользоваться, стырить неблагодарно -- и даже спасибо не сказать. Я стараюсь игнорировать этот момент -- людей не исправить.