извилины должны извиваться
категория: слэш
рейтинг: NC-17
тэги: психология, повседневность, мифические существа, любовь/ненависть
предупреждения: изнасилование, нецензурная лексика, элементы гета
размер: ~8300 слов
бета: Elke Maiou
Написано для "Ночной истории" от Motik71
II. Трах-тибидох!
читать дальше
Июль выдался непривычно жарким. Но от зноя разогретого города Стожарова и его русалку спасали толстые стены добротной сталинки, пышная листва яблони за окном и шелестящий на уровне слышимости кондиционер.
Встав с постели, Артур сплел пальцы в замок, поднимая руки вверх, потянулся, хрустнув суставами. Кинул взгляд на телефон: два пропущенных вызова в беззвучном режиме. Шел третий день отпуска, а ему по-прежнему не давали покоя. Дима тоже получил свои заслуженные двадцать восемь календарных дней отдыха. Ему не звонили. Игнатьев был мелкой сошкой в своем отделе, и от него зависело крайне мало. Завтра утром они сядут в самолет и улетят на острова в Тихом океане, там даже Стожарова уже никто не достанет. Артур улыбнулся и посмотрел на Димочку.
Тот лежал ничком, занимая самый край своей половины. С тех пор, как в марте он заставил Игнатьева переехать к себе, эта картина стала привычной и неотъемлемой частью его жизни. Димочка пытался сопротивляться, отстаивать свое право на личную жизнь, но Стожаров в обычной своей манере смял и задавил возражения, не оставив парню выбора. Он хотел видеть его около себя каждую минуту, будто это было для него жизненно важно. Не было. Этого требовали его эгоизм и занозой сидящая в груди ревность: контролировать каждый шаг, каждый вздох. Легче от этого, правда, не стало.
Мало что изменилось в их отношениях с февраля: стадия сопротивления сменилась стадией смирения. Но Димочка как был неприступным бастионом еще до сближения, так им и оставался. Стожаров получил неограниченные права на его тело — и спустя какое-то время обнаружил, что этого ему мало. Было нужно что-то большее, глубинное, искреннее, что-то более интимное, чем молчаливая доступность и не механическое послушание. Темные волосы Димочки за ночь растрепались, рассыпались, открывая шею сзади. Несколько прядок прилипло к коже. На левом плече краснел глубокий укус, на шее и лопатках были засосы. Однако сложно было сказать, что эти знаки собственности Стожарова особенно радовали — они были свидетельствами его глубокого тлеющего отчаяния. И единственное, что ему в этом отчаянии было доступно, это отрываться на Димочке до потери контроля. Хотелось уже получить в ответ истерику, психи, срыв — в морду, в конце концов, — но Игнатьев молча терпел.
Артур до сих пор, несмотря на десятки ночей проведенных после, ясно и четко помнил их первую — в тот самый вечер, когда Димочка провалился под лед. Помнил свое нетерпение, дрожащее натянутой струной и скрытое под уверенной в себе спокойной наглостью, с которой он запрессовал Игнатьева в ванной. Он тогда едва сдержался, чтобы разом не завалить Димочку на кровать, пока тот медленно, как подмороженная улитка, развязывал пояс банного халата. Вот он был, на блюдечке с голубой каемочкой, доступен и напряжен, и вздрагивал не от холода, а от нервов.
— Ляг, — сухо приказал ему Артур, и Игнатьев неловко опустился на кровать.
Сначала сел с краю, плотно сжимая ноги, затем лег поперек матраса, ладонями прикрывая пах. Лицо у Димочки было бледное и из-за этой нервозности казалось тоньше обычного, ноздри то и дело вздрагивали на вдохе. Он упорно смотрел в потолок широко распахнутыми глазами и время от времени облизывал сухие губы кончиком языка. Из-за этого у Стожарова вело голову. С долгим выдохом он присел рядом и ладонью коснулся плоского живота. Под пальцами по коже пробежала волна мелкой дрожи, мышцы напряглись. Димочка резко выдохнул. Грудь его поднималась и опадала рывками, отчего четче выделялись ребра. Говорят, чужой страх возбуждает. Воистину так.
Игнатьева пришлось напоить. Молча подливая в бокал, заставить выпить полбутылки коньяка. Выпил и сам. Стало легче. Стало проще выплеснуть злобу, навязать свою волю, игнорировать дергания. Долгий стон боли потонул в гулких ударах собственного сердца. Он перевернул Димочку на живот, прижал его запястья к матрасу и провалился в надсадный тяжелый ритм, рваное дыхание и тягучее удовольствие. Перед глазами была макушка Игнатьева, влажная шея с родимым пятнышком у кромки волос. Он пах чистотой и шампунем Стожарова, еще чем-то неопределенным, свежим и возбуждающим больше прежнего. Артур уткнулся лицом ему в волосы, провел носом вдоль шеи, часто вдыхая запах, жадно укусил.
Ом помнил все до мелочей. Он помнил даже вкус крови Димочки — казалось, тот был другим. Гуще, слаже, терпче. Чушь. Стожаров прекрасно понимал, что обманывает сам себя. Лучше было только в его голове, в его тщетных надеждах, неизбывных вопреки здравому смыслу обломавшихся ожиданий. В его картине мира и планах на жизнь не было места теплым чувствам, любви, привязанности. Не было места зависимости. Ему не нужен был этот сентиментальный мусор. И проматывая раз за разом их с Игнатьевым отношения, хронически замершие в пункте А, Артур тщетно силился найти точку невозврата, после которой сладкое чувство власти и контроля над ситуацией обернулось горчащим желанием ответа на поцелуи. Даже малейшего движения губ было бы достаточно! Чтобы не делать гаже самому себе, он прекратил целовать Димочку в губы еще в апреле. Прижав кончики пальцев к векам, Стожаров крепко зажмурился, тряхнул головой, решительно отбрасывая прочь упаднические настроения, и двинулся на кухню.
Здесь все было залито ярким солнечным светом: пол, стол, стулья, холодильник безжалостно слепил своей белизной. После полумрака спальни глазам стало больно. Быстрым шагом подойдя к окну, Артур закрыл жалюзи. Сунул в приемник кофе-машины капсулу, ткнул кнопку. Мысли упорно возвращались к лежащему в спальне Димочке. Он знал, что тот уже не спит, но не спешит вставать, не желая пересекаться с «тираном» в ванной, на кухне, где-либо еще. Но рано или поздно встать придется, как ни крути. Сегодня они совершают последний перед поездкой рейд по магазинам.
Кофе-машина дзынькнула, мигнула светодиодом, сообщая, что кофе готов. Забирать чашку с напитком Стожаров не спешил. Сначала он открыл кран холодной воды и долго умывался, плескал на шею и грудь, пока холод не выгнал из головы невеселые мысли. Усевшись за стол с чашкой, Артур откинул крышку на планшете и, запустив гугл-карты, стал изучать маршруты до нужных торговых центров. Эта рутина, приправленная свежим горчащим вкусом ароматного кофе, отвлекала от глобальных проблем, заполняя мысли мелочами. В такие моменты Стожаров почти что был уверен, что их с Димой поездка обернется чем-то хорошим, станет еще одной точкой невозврата, но уже для обоих. В конце концов, не зря же он так тщательно выбирал место отдыха — Игнатьеву даже нечего было возразить на фото, демонстрирующее самое крайнее, самое отдаленное бунгало, стоящее посреди синей глади океана без единого барашка пены: там их действительно никто не будет видеть. Нет, даже не так: Игнатьеву понравилось — он понял это по глазам, — хоть тот только и выдал привычное плоское «хорошо». Конечно, хорошо, черт побери!
В коридоре раздались шаги. Стожаров поднял голову и наблюдал, как в ванную заполз растрепанный и сонный Димочка, натянувший на себя лишь пижамные штаны. Плескался там долго и наконец пришел на кухню за своей порцией кофе — вечно делать вид, что спишь, в конце концов становится просто бессмысленно. Бессмысленными были и разговоры, в общем-то. Либо сугубо по делу — либо неловкие попытки пообщаться, гибнущие в трясине молчания. Так что завтракали в тишине: Стожаров — уткнувшись в планшет, Игнатьев — в телефон. Но все это было не так уж и важно, потому что с завтрашнего дня что-то наконец должно начать меняться.
Во «Входящих» обнаружилось письмо от Галочки. Исключительно по работе. Если на то пошло, она никогда и не пыталась вывести их общение на что-то большее, чем быстро и лаконично условиться о встрече по служебной почте. После корпоратива не было никаких встреч. Один раз, где-то в конце марта, когда Игнатьев уже жил здесь, она приехала, пыталась устроить истерику — Мамаша Степановна надоумила, что ли? Не сумела. Не в ее характере. Слишком уважает себя. Помолчала, глядя Стожарову в глаза. Задала четкие конкретны вопросы, выяснила все, что было для нее важно, и уехала.
Вот за это Артур всегда и ценил ее: никаких сантиментов, слез, соплей. Не то что он сам сейчас: вздыхает, пока никто не видит, томится, ждет, надеется, против воли своей ловит взгляды, улыбки — но все они мимо кассы, все они не ему. Стожаров смеялся над собой, и, если бы смех что-то мог изменить, умер бы от него. Ответив Галине, он отложил планшет и принялся смотреть на Диму. Тот делал вид, что ничего не замечает: ни движений, ни долгого взгляда, ни копящегося в кухне напряжения. И это злило. Сначала медленно тлело раздражением под ребрами и, чем упорней Игнатьев таращился в телефон, тем больше начинало бесить. В такие моменты хотелось сделать ему больно, заставить заметить себя, отреагировать.
— Иди ко мне, — сухо приказал Стожаров.
Дима поднял глаза от телефона, посмотрел в упор. Заинтересованный чем-то в сети взгляд стал пустым и пресным. Игнатьев поднялся со своего места, обошел стол и замер перед Артуром. Дернув за руку, его заставили развернуться и усадили к себе на колени. Стожаров прижался губами к воспаленному укусу, положил ладонь на живот, поглаживая, скользнул на пах, уверенно прижал. Димочка долго выдохнул, закрыл глаза и запрокинул голову Артуру на плечо.
Когда какое-то время назад Игнатьев впервые ответил ему в постели, подмахнув и подхватив ритм, Стожаров чуть не понесся по квартире нагишом, разбрасывая конфетти. Но быстро понял, что рано радовался: отвечает только лишь тело, привыкшее и адаптировавшееся к новой жизни, — сам же Димочка к процессу остается столь же безучастным, сколь лежащая на колотом льду форель. Но даже это в глазах познавшего безнадежные стороны жизни Артура было свидетельством перемен к лучшему. Он был чертовым реалистом, он понимал, что по факту, скорее всего, все окажется не так оптимистично, но и ему были нужны розовые очки.
Хлопком ладони по бедру заставив Димочку приподняться, он стянул с него пижамные штаны.
Завтракали в кафе за углом. Снова молча, откинувшись на спинки кресел и уткнувшись носами в гаджеты. Когда от капучино в чашке осталась только скудная пена, Стожаров машинально смахнул какие-то кроши со скатерти, легко хлопнул ладонью по столу и сказал, что пора ехать. Сунув телефон в карман, Димочка поднялся и двинулся следом.
После прохлады автомобильного салона улица казалась пеклом. Раскаленным был асфальт, раскаленными были стены домов, даже стекла, казалось, плавились от жары. Долгожданные солнечные деньки успели досадить городу, едва наступив, и граждане, взвыв в каменном мешке из памятников архитектуры, снова жаждали серого неба и несущего влагу циклона. Оттого, не сговариваясь ускорив шаг, Стожаров с Игнатьевым чуть ли не в ногу спешили к стеклянным дверям кондиционированного торгового центра.
Внутри было битком. Складывалось ощущение, что все жители города единомоментно получили отпуск и пришли сюда за рубашками, шортами и сандалиями. Зеркала в отдельных залах, призванные создать иллюзию большего объема, создавали ощущение бесчисленной толпы. У Стожарова, который и без того особой страстью к шоппингу не пылал, начинало дергаться веко. Утешало его, что и Дима вышел из состояния индифферентной рыбины и тоже терпел. Здесь и сейчас они понимали друг друга без слов, поймав какой-то ирреальный момент единения. Артуру не верилось, но он боялся спугнуть это сладкое ощущение, задрожавшее под ложечкой, оттого и делал вид, что все как обычно.
Им оставалось купить лишь дорожную сумку для Игнатьева — уже виднелся свет в конце туннеля. Спустившись на эскалатору с полными руками пакетов, они направились к боковой галерее.
Артур не понял, что произошло. Где-то за спиной что-то надсадно громыхнуло, мозаичный пол вздрогнул под ногами, зеркальные витрины загудели. В основании черепа вспышкой взорвался страх — толкнул к Диме, заставляя прижать того собою к ближайшей стене. В спину ударило каменной волной воздуха, резкой болью вспыхнуло в легких, вжало в стену, обдало жаром взрыва. Стекла разлетелись крошкой, обсыпая с головы до ног, посыпались куски штукатурки.
Стожаров что было сил старался устоять, защищая собою Димочку. Но ноги вдруг стали слабыми, непослушными. Он начал оседать.
— Артур? — сквозь пыль, крики страха и боль, сквозь вату в ушах услышал он растерянный голос Игнатьева. Почему-то пошел дождь. — Артур?!
Он упал на спину и задохнулся от боли. Бледное лицо Димочки и широко раскрытые испуганные глаза были последним, что он увидел перед тем, как мир померк. Слетали отдохнуть. Вот ведь… незадача.
Артур болтался в темноте, ничего не понимая, ничего не ощущая. Пытался сориентироваться, жив ли еще или уже все, без надежды на помилование? Но больше, чем собственный статус, его волновал Дима: как он? где он? что он?
— Стожаров? Артур! — эхом услышал он его испуганный голос.
Темнота начала рассеиваться, и он наконец увидел Игнатьева. Тот, заливаемый водой из оросителей системы пожаротушения, потерянно стоял на коленях над его, Стожарова, телом и несмело, механически тормошил то за плечо. Удивленно глядя на все это со стороны, Артур вдруг испытал резкий приступ беспокойства за Димочку: это шок? это пройдет? с ним все в порядке?
Вокруг них лежали раненые и мертвые, кое-кто из уцелевших пытался помочь, но большая их часть сидела истуканами, не в состоянии справиться с шоком. Димочка сунул руку в карман прилипших к ногам мокрых брюк и достал телефон. Нажал пару раз на кнопку, потряс в руке — и швырнул тот об пол, в отчаянии глядя на тело Стожарова. Внимательно изучая себя и Игнатьева, он понял, что за боль тогда пронзила ему спину и легкие: из грудной клетки тела — его тела! — пройдя насквозь, торчали две тонкие металлические трубки. Бог весть чем они были до взрыва. Кровь розовыми пятнами расползалась по рубашке и стекала на залитый водой пол.
Из-за угла появилась женщина и спокойным шагом направилась к ним сквозь всю эту панику и суету. В длинные ее волосы были вплетены кувшинки и водоросли. Стожаров узнал ее тут же. Она подошла и остановилась, застыв над Димой. Тот поднял голову, меняясь в лице.
— Неожиданно, — прокомментировала она с оттенком удивленного недовольства в голосе. — Но поздравляю тебя, мальчик. Видимо, все-таки сумел стать хорошим человеком, раз ради тебя, — она рукой указала на тело Артура, — вот так…
— Он закрыл меня собой… — растерянно проговорил Игнатьев, словно оправдываясь. — Это все случайно... — он терял нить, сбивался, начинал снова. — Я даже не понял… Я… Артур — понял раньше! Я не хотел!
— Мальчик, — с сарказмом в жестком голосе удивилась женщина, — ты не понимаешь? Он снял проклятье. Хотел ты — или не хотел — ты теперь обычный человек.
Спустя секунду лицо Димочки исказил страх. Он вскочил на ноги, осматривал себя, хлопал по бедрам, ощупывал колени.
— Ну? — требовательно спросила женщина.
— С… снял, — дрожащим голосом согласился Игнатьев. В глазах его при этом стоял такой дикий ужас, что Артуру стало не по себе.
— Не трогайте его! Отойдите! — но его никто не слышал. — Вон пошла от него, ведьма!
— Ну вот и славно, — кивнула она.
— Но я не хочу так! Я не могу так! — в отчаянии выкрикнул Димочка. Он снова опустился на колени возле тела Стожарова и потянулся к побледневшему и заострившемуся восковому лицу. Но вдруг отдернул руку.
— Как — так, мальчик?
— Он еще несколько минут назад смеялся! — отчаянно шептал Игнатьев. — Ш-шорты купил… в клетку… Это неправильно. Так не должно быть!
— Дима, ты идиот?
— Мальчик, ты понимаешь, что говоришь? — присев около Игнатьева, женщина пальцами за подбородок заставила его поднять голову.
— Да, — неожиданно твердо ответил Димочка. Она изучала его лицо, всматривалась в глаза.
— Будь по-твоему.
Ведьма поднялась на ноги, и снова все померкло.
— Это ведь был не сон? — первое, о чем хотел спросил Стожаров, придя в себя настолько, чтобы вообще хоть что-то сказать. Но вместо собственного голоса услышал невнятный хрип.
До этого он тоже открывал глаза — и всякий раз, скосив взгляд влево, находил там сидящего в кресле Димочку: дремлющего, читающего, листающего что-то в телефоне, просто глядящего в окно. Он мог бы порадоваться этому факту, но сознание снова ускользало куда-то в темноту, чтобы замереть там среди десятка-другого проводков, датчиками подключенных к телу Стожарова, загипнотизированно вслушиваясь в тихое пикание монитора частоты сердечных сокращений. Маска ИВЛ казалась тяжелой и давила на лицо. Хотелось ее снять, но он и пальцем шевельнуть не мог. Беззвучно проваливался обратно в небытие в надежде вернуться из него к преданно сидящему в палате Димочке.
— А? — вскинулся тот и вскочил с кресла. Подошел ближе, наклонился над Стожаровым, всматриваясь в его лицо.
Сколько раз Игнатьев делал так же, пока он был без сознания? Или не делал ни разу? Может, его и вовсе здесь не было, может, сидящий в кресле Димочка — это только плод больного воображения, может, влияние обезболивающего… Что ему тут колют? Впалые от усталости глаза внимательно изучали склонившегося над кроватью Игнатьева.
— Врач сказал, критический период миновал. Теперь тебе ничего не грозит. — Стожаров рефлекторно вдохнул порезче, чтобы ощутить запах Димочки, однако втянул лишь стерильный кислород.
— Хорошо, — просипел он, пытаясь ощутить собственные губы.
— У тебя пробиты оба легких, врачи чудом тебя спасли.
— Знаю — видел. — Эти слова дались труднее. На грудную клетку навалилась тяжесть.
— Как ты себя чувствуешь? Пить хочешь? — участливо спрашивал Дима, заглядывая ему в глаза.
— Будто я умер еще вчера. — Димочка на мгновение помрачнел. — Хочу.
Игнатьев тут же развернулся, чтобы налить воды в стакан. Но пока он там возился, Артур снова провалился в глухой и густой сон.
Очнувшись в следующий раз, Стожаров обнаружил, что чувствует себя все еще погано, но заметно лучше. Он не представлял, ни сколько проспал, ни какой сейчас был день. Димочки в палате не было. Ожидаемо. Но Артур стоило криво усмехнуться, как заметил на стуле его рюкзак. Захотелось поднять руку и в недоумении потереть лоб, но на подобный подвиг не хватало сил — дай бог, чтобы их хватило на разговор с Игнатьевым, а не как в прошлый раз. Артур чувствовал, что поговорить им надо о многом, хотя пропитанный обезболивающим мозг пока толком не мог сообразить, о чем конкретно. О том, что Димочка почему-то все время был здесь, смотрел в глаза, выглядел взволнованным и немного радостным? О том, что в том странном сне-не сне он не хотел, чтобы Стожаров умирал? А он умирал? Сейчас он казался себе хоть и чертовски слабым, но вполне живым: слушаясь его воли, пальцы неловко сжались в кулак, грудь поднималась на каждом вдохе, где-то слева до слуха доносился звук барабанящего в оконное стекло дождя.
Когда Димочка вернулся в палату, Стожаров заметил, как посветлело лицо того на миг при виде проснувшегося Артура. Улыбка скользнула по узким губам, но тут же смущенно скрылась с глаз долой.
— Ты проснулся, — констатировал он очевидный факт. — Как себя чувствуешь?
— Бывало и лучше.
Какое-то время без слов изучал того. Под этим пристальным взглядом Игнатьев наконец не выдержал и сцепил пальцы рук в замок.
— Дим, ты почему здесь? — наконец заговорил Артур и с приятным удивлением обнаружил, что сегодня речь дается без особых усилий. Сейчас не хотелось провалиться в сон лет, как минимум, на сто.
— Как — почему? Ты же чуть не умер, — Игнатьев поерзал в своем кресле.
— Ты знаешь, о чем я. — Дима молча кивнул.
Сейчас Стожаров был уже без кислородной маски, и, когда его ноздрей наконец коснулся знакомый аромат Димочкиного лосьона после бритья, он невольно сделал вдох поглубже.
— У тебя не нашлось ни одного родственника — я сказал, что я твой троюродный брат. Было бы неправильно оставить тебя одного. Здесь… — Игнатьев обвел рукой палату, — в таком состоянии. Ты мне жизнь спас…
— Сколько я здесь?
— Сегодня — шестой день. Из реанимации тебя уже перевели в отделение интенсивной терапии.
— Там дождь?
— Угу, льет как из ведра.
— Ни разу не Сейшелы.
— Ни разу, — согласился Димочка.
— И как ты — по дождю-то? — приложив немало усилий, Стожаров повернул голову, чтобы не приходилось так отчаянно косить глаза. Движение тут же отдалось болью в грудной клетке.
— Ну как… — как обычно. Резиновые сапоги и все такое.
— Это ведь был не сон? — спустя паузу Артур решился поднять эту тему.
Помолчав, Игнатьев ответил:
— Не сон.
Стожаров был ему благодарен за то, что тот не стал делать большие глаза, непонимающий вид, отнекиваться. Наседать на Димочку и заставлять его делать то, что ему нужно, сейчас было бы невероятно сложно — и напрягаться совсем не хотелось.
— Что это за баба была?
— Озерная ведьма, наверное.
— Наверное?
— О ней в той деревне легенда ходит — но никто по-настоящему в нее не верит. Как везде, в общем-то. Рассказывают байки, как кто-то из соседнего села слышал, как кто-то рассказывал… А я боялся расспрашивать.
— Ясно. — Поджав губы, Стожаров молчал. Ему хотелось знать — и было страшно. Он собирался, возможно, сдвинуть с места камень, который станет причиной оползня, причиной перемен, которые будет уже не исправить. Но он надеялся — и он решился. — Проклятье ведь с тебя снялось? Тогда, после взрыва.
— Снялось, — подтвердил Игнатьев.
— И я умер?
— Умер, — снова до белизны сжимая переплетенные пальцы, с усилием ответил Димочка.
— Тогда почему я сейчас здесь и живой, а ты все еще прячешься от дождя? Дима, ты же мог избавиться от меня раз и навсегда, Дима. Ты идиот?
— Видимо, — спустя паузу ответил Игнатьев. Однако в его ответе не было ни обиды, ни напряжения, ни горечи.
— Зачем? Или почему? Как вернее будет?
— Потому что ты мне жизнь спас. Затем, что ты любишь меня, — с вызовом заявил Димочка.
— Что? — с издевкой выдал Стожаров, у которого от этого простого факта ёкнуло сердце. Он — любит? Да не смешите! — С чего ты взял?
— С проклятья. Ты можешь отрицать, сколько влезет, Артур. Но отрицаешь ты для себя, так и знай, — едко ответил Димочка, видимо, находя какое-то удовольствие в том, чтобы загонять Стожарова в угол.
Прикрыв глаза, Стожаров облизал губы. Сердце колотилось и в ушах начало звенеть. Своей неожиданной прямотой Димочка бил не в бровь, а в глаз, заставляя его переживать и нервничать, как на первом в жизни экзамене. Он выдохнул, пытаясь успокоиться.
— Ну ладно, допустим. Я тебя люблю. Но ты-то почему здесь? Ты же меня не любишь. Ты меня ненавидишь, — он внимательно посмотрел на Диму. — Я бы тоже себя ненавидел на твоем месте.
Игнатьев вспыхнул до самых ушей и неловко попытался сделать вид, что ничего не было, потирая одну о другую напряженные ладони.
— Я тебя… не ненавижу, — сообщил он изножью койки. — Понимаешь… я не могу ненавидеть человека, который мне жизнь спас… и любит... меня.
— С ума сойти, — выдохнул Стожаров и закатил глаза.
— Ты, конечно, все равно еще порядочный мудак. — Артур невольно крякнул от этой прямоты. — Но ты же из мудака человеком становиться начал!
— Ты мне что, проповедь читаешь? — саркастично прервал он рассуждения Димочки.
— Нет, — смутился и замолчал тот.
Так и молчали какое-то время, впервые с февраля в умиротворенной тишине.
— Знаешь, — первым снова заговорил Стожаров, — мне казалось, что эта поездка должна что-то изменить. Я надеялся. Изменила, как думаешь?
— Видимо, — неуверенно и сдавленно ответил Димочка. Стожаров открыл глаза и снова скосил на того взгляд. Игнатьев мялся в физически ощутимой неловкости. — Да. Изменила. Тебе тоже теперь нельзя под дождь. В общем, ты как я! — выпалил Димочка и сел прямо по струнке.
Стожаров подавился воздухом и закашлялся. Застонал от боли, засипел и чуть не умер повторно.
— Что?! — выдохнул он, глядя в глаза подхватившемуся Игнатьеву, склонившемуся над ним.
— Только так ведьма могла тебя оживить.
Он крепко зажмурился, вжимаясь головой в подушку. В груди от напряжения адски болело, и от боли этой хотелось стонать. Она, однако, отвлекала от мыслей и помогала отсрочить панику. Господи помилуй, он же видел, как это бывает с Димочкой — раз и все, пиздец с хвостом. Бояться воды, дождя, прятаться под зонтами и в резиновых сапогах, всю жизнь жить, как на пороховой бочке, не позволяя себе толком расслабиться. Никаких бань, саун и бассейнов, никаких пьянок в тесном мужицком кругу. Это же просто, простите, безнадежный финиш. Артур долго выдохнул, но вместо этого получился стон.
— Прости, — сдавленно сказал Дима, опустив взгляд. Он присел на край койки, ладони положил на узкие бедра в синих джинсах. Напряженно сжимал пальцы, виновато кусал губы. — Я думал… Я хотел… надеялся…
— Заткнись, Дим, — на удивление спокойно оборвал Стожаров его потуги что-то объяснить. Эти робкие метания Игнатьева лучше любых слов, сказанных прямо в глаза, четко и ясно напомнили о сделанном им: Димочка отказался от жизни нормальным человеком, чтобы Стожаров тоже жил. — Я понимаю, хотел как лучше, а вышло как всегда. Ты ж не гений, в конце концов. Так что я тебя прощаю.
— Прости, что?! — потерял дар речи Игнатьев.
— Можно вместе попытаться улучшить положение дел. Так что давай, начинай. Можешь с минета.
— Да ты охренел, что ли?! — теперь задыхался Димочка. — Ну ты и мудак!
— Тоже мне новость. Ладно, можешь просто поцеловать, — ухмыльнулся Артур.
— Нет.
— Быстро.
— Нет.
— Я жду, Дима, — вдруг привычно холодно и жестко потребовал Стожаров.
На мгновение Игнатьев обомлел, будто его окатили холодной водой. С застывшим, как всегда это было, лицом он смотрел на Артура. И вдруг психанул:
— Хрен с тобой, золотая рыбка! — он со злостью впился ему в губы.
рейтинг: NC-17
тэги: психология, повседневность, мифические существа, любовь/ненависть
предупреждения: изнасилование, нецензурная лексика, элементы гета
размер: ~8300 слов
бета: Elke Maiou
Написано для "Ночной истории" от Motik71
II. Трах-тибидох!
читать дальше
Июль выдался непривычно жарким. Но от зноя разогретого города Стожарова и его русалку спасали толстые стены добротной сталинки, пышная листва яблони за окном и шелестящий на уровне слышимости кондиционер.
Встав с постели, Артур сплел пальцы в замок, поднимая руки вверх, потянулся, хрустнув суставами. Кинул взгляд на телефон: два пропущенных вызова в беззвучном режиме. Шел третий день отпуска, а ему по-прежнему не давали покоя. Дима тоже получил свои заслуженные двадцать восемь календарных дней отдыха. Ему не звонили. Игнатьев был мелкой сошкой в своем отделе, и от него зависело крайне мало. Завтра утром они сядут в самолет и улетят на острова в Тихом океане, там даже Стожарова уже никто не достанет. Артур улыбнулся и посмотрел на Димочку.
Тот лежал ничком, занимая самый край своей половины. С тех пор, как в марте он заставил Игнатьева переехать к себе, эта картина стала привычной и неотъемлемой частью его жизни. Димочка пытался сопротивляться, отстаивать свое право на личную жизнь, но Стожаров в обычной своей манере смял и задавил возражения, не оставив парню выбора. Он хотел видеть его около себя каждую минуту, будто это было для него жизненно важно. Не было. Этого требовали его эгоизм и занозой сидящая в груди ревность: контролировать каждый шаг, каждый вздох. Легче от этого, правда, не стало.
Мало что изменилось в их отношениях с февраля: стадия сопротивления сменилась стадией смирения. Но Димочка как был неприступным бастионом еще до сближения, так им и оставался. Стожаров получил неограниченные права на его тело — и спустя какое-то время обнаружил, что этого ему мало. Было нужно что-то большее, глубинное, искреннее, что-то более интимное, чем молчаливая доступность и не механическое послушание. Темные волосы Димочки за ночь растрепались, рассыпались, открывая шею сзади. Несколько прядок прилипло к коже. На левом плече краснел глубокий укус, на шее и лопатках были засосы. Однако сложно было сказать, что эти знаки собственности Стожарова особенно радовали — они были свидетельствами его глубокого тлеющего отчаяния. И единственное, что ему в этом отчаянии было доступно, это отрываться на Димочке до потери контроля. Хотелось уже получить в ответ истерику, психи, срыв — в морду, в конце концов, — но Игнатьев молча терпел.
Артур до сих пор, несмотря на десятки ночей проведенных после, ясно и четко помнил их первую — в тот самый вечер, когда Димочка провалился под лед. Помнил свое нетерпение, дрожащее натянутой струной и скрытое под уверенной в себе спокойной наглостью, с которой он запрессовал Игнатьева в ванной. Он тогда едва сдержался, чтобы разом не завалить Димочку на кровать, пока тот медленно, как подмороженная улитка, развязывал пояс банного халата. Вот он был, на блюдечке с голубой каемочкой, доступен и напряжен, и вздрагивал не от холода, а от нервов.
— Ляг, — сухо приказал ему Артур, и Игнатьев неловко опустился на кровать.
Сначала сел с краю, плотно сжимая ноги, затем лег поперек матраса, ладонями прикрывая пах. Лицо у Димочки было бледное и из-за этой нервозности казалось тоньше обычного, ноздри то и дело вздрагивали на вдохе. Он упорно смотрел в потолок широко распахнутыми глазами и время от времени облизывал сухие губы кончиком языка. Из-за этого у Стожарова вело голову. С долгим выдохом он присел рядом и ладонью коснулся плоского живота. Под пальцами по коже пробежала волна мелкой дрожи, мышцы напряглись. Димочка резко выдохнул. Грудь его поднималась и опадала рывками, отчего четче выделялись ребра. Говорят, чужой страх возбуждает. Воистину так.
Игнатьева пришлось напоить. Молча подливая в бокал, заставить выпить полбутылки коньяка. Выпил и сам. Стало легче. Стало проще выплеснуть злобу, навязать свою волю, игнорировать дергания. Долгий стон боли потонул в гулких ударах собственного сердца. Он перевернул Димочку на живот, прижал его запястья к матрасу и провалился в надсадный тяжелый ритм, рваное дыхание и тягучее удовольствие. Перед глазами была макушка Игнатьева, влажная шея с родимым пятнышком у кромки волос. Он пах чистотой и шампунем Стожарова, еще чем-то неопределенным, свежим и возбуждающим больше прежнего. Артур уткнулся лицом ему в волосы, провел носом вдоль шеи, часто вдыхая запах, жадно укусил.
Ом помнил все до мелочей. Он помнил даже вкус крови Димочки — казалось, тот был другим. Гуще, слаже, терпче. Чушь. Стожаров прекрасно понимал, что обманывает сам себя. Лучше было только в его голове, в его тщетных надеждах, неизбывных вопреки здравому смыслу обломавшихся ожиданий. В его картине мира и планах на жизнь не было места теплым чувствам, любви, привязанности. Не было места зависимости. Ему не нужен был этот сентиментальный мусор. И проматывая раз за разом их с Игнатьевым отношения, хронически замершие в пункте А, Артур тщетно силился найти точку невозврата, после которой сладкое чувство власти и контроля над ситуацией обернулось горчащим желанием ответа на поцелуи. Даже малейшего движения губ было бы достаточно! Чтобы не делать гаже самому себе, он прекратил целовать Димочку в губы еще в апреле. Прижав кончики пальцев к векам, Стожаров крепко зажмурился, тряхнул головой, решительно отбрасывая прочь упаднические настроения, и двинулся на кухню.
Здесь все было залито ярким солнечным светом: пол, стол, стулья, холодильник безжалостно слепил своей белизной. После полумрака спальни глазам стало больно. Быстрым шагом подойдя к окну, Артур закрыл жалюзи. Сунул в приемник кофе-машины капсулу, ткнул кнопку. Мысли упорно возвращались к лежащему в спальне Димочке. Он знал, что тот уже не спит, но не спешит вставать, не желая пересекаться с «тираном» в ванной, на кухне, где-либо еще. Но рано или поздно встать придется, как ни крути. Сегодня они совершают последний перед поездкой рейд по магазинам.
Кофе-машина дзынькнула, мигнула светодиодом, сообщая, что кофе готов. Забирать чашку с напитком Стожаров не спешил. Сначала он открыл кран холодной воды и долго умывался, плескал на шею и грудь, пока холод не выгнал из головы невеселые мысли. Усевшись за стол с чашкой, Артур откинул крышку на планшете и, запустив гугл-карты, стал изучать маршруты до нужных торговых центров. Эта рутина, приправленная свежим горчащим вкусом ароматного кофе, отвлекала от глобальных проблем, заполняя мысли мелочами. В такие моменты Стожаров почти что был уверен, что их с Димой поездка обернется чем-то хорошим, станет еще одной точкой невозврата, но уже для обоих. В конце концов, не зря же он так тщательно выбирал место отдыха — Игнатьеву даже нечего было возразить на фото, демонстрирующее самое крайнее, самое отдаленное бунгало, стоящее посреди синей глади океана без единого барашка пены: там их действительно никто не будет видеть. Нет, даже не так: Игнатьеву понравилось — он понял это по глазам, — хоть тот только и выдал привычное плоское «хорошо». Конечно, хорошо, черт побери!
В коридоре раздались шаги. Стожаров поднял голову и наблюдал, как в ванную заполз растрепанный и сонный Димочка, натянувший на себя лишь пижамные штаны. Плескался там долго и наконец пришел на кухню за своей порцией кофе — вечно делать вид, что спишь, в конце концов становится просто бессмысленно. Бессмысленными были и разговоры, в общем-то. Либо сугубо по делу — либо неловкие попытки пообщаться, гибнущие в трясине молчания. Так что завтракали в тишине: Стожаров — уткнувшись в планшет, Игнатьев — в телефон. Но все это было не так уж и важно, потому что с завтрашнего дня что-то наконец должно начать меняться.
Во «Входящих» обнаружилось письмо от Галочки. Исключительно по работе. Если на то пошло, она никогда и не пыталась вывести их общение на что-то большее, чем быстро и лаконично условиться о встрече по служебной почте. После корпоратива не было никаких встреч. Один раз, где-то в конце марта, когда Игнатьев уже жил здесь, она приехала, пыталась устроить истерику — Мамаша Степановна надоумила, что ли? Не сумела. Не в ее характере. Слишком уважает себя. Помолчала, глядя Стожарову в глаза. Задала четкие конкретны вопросы, выяснила все, что было для нее важно, и уехала.
Вот за это Артур всегда и ценил ее: никаких сантиментов, слез, соплей. Не то что он сам сейчас: вздыхает, пока никто не видит, томится, ждет, надеется, против воли своей ловит взгляды, улыбки — но все они мимо кассы, все они не ему. Стожаров смеялся над собой, и, если бы смех что-то мог изменить, умер бы от него. Ответив Галине, он отложил планшет и принялся смотреть на Диму. Тот делал вид, что ничего не замечает: ни движений, ни долгого взгляда, ни копящегося в кухне напряжения. И это злило. Сначала медленно тлело раздражением под ребрами и, чем упорней Игнатьев таращился в телефон, тем больше начинало бесить. В такие моменты хотелось сделать ему больно, заставить заметить себя, отреагировать.
— Иди ко мне, — сухо приказал Стожаров.
Дима поднял глаза от телефона, посмотрел в упор. Заинтересованный чем-то в сети взгляд стал пустым и пресным. Игнатьев поднялся со своего места, обошел стол и замер перед Артуром. Дернув за руку, его заставили развернуться и усадили к себе на колени. Стожаров прижался губами к воспаленному укусу, положил ладонь на живот, поглаживая, скользнул на пах, уверенно прижал. Димочка долго выдохнул, закрыл глаза и запрокинул голову Артуру на плечо.
Когда какое-то время назад Игнатьев впервые ответил ему в постели, подмахнув и подхватив ритм, Стожаров чуть не понесся по квартире нагишом, разбрасывая конфетти. Но быстро понял, что рано радовался: отвечает только лишь тело, привыкшее и адаптировавшееся к новой жизни, — сам же Димочка к процессу остается столь же безучастным, сколь лежащая на колотом льду форель. Но даже это в глазах познавшего безнадежные стороны жизни Артура было свидетельством перемен к лучшему. Он был чертовым реалистом, он понимал, что по факту, скорее всего, все окажется не так оптимистично, но и ему были нужны розовые очки.
Хлопком ладони по бедру заставив Димочку приподняться, он стянул с него пижамные штаны.
Завтракали в кафе за углом. Снова молча, откинувшись на спинки кресел и уткнувшись носами в гаджеты. Когда от капучино в чашке осталась только скудная пена, Стожаров машинально смахнул какие-то кроши со скатерти, легко хлопнул ладонью по столу и сказал, что пора ехать. Сунув телефон в карман, Димочка поднялся и двинулся следом.
После прохлады автомобильного салона улица казалась пеклом. Раскаленным был асфальт, раскаленными были стены домов, даже стекла, казалось, плавились от жары. Долгожданные солнечные деньки успели досадить городу, едва наступив, и граждане, взвыв в каменном мешке из памятников архитектуры, снова жаждали серого неба и несущего влагу циклона. Оттого, не сговариваясь ускорив шаг, Стожаров с Игнатьевым чуть ли не в ногу спешили к стеклянным дверям кондиционированного торгового центра.
Внутри было битком. Складывалось ощущение, что все жители города единомоментно получили отпуск и пришли сюда за рубашками, шортами и сандалиями. Зеркала в отдельных залах, призванные создать иллюзию большего объема, создавали ощущение бесчисленной толпы. У Стожарова, который и без того особой страстью к шоппингу не пылал, начинало дергаться веко. Утешало его, что и Дима вышел из состояния индифферентной рыбины и тоже терпел. Здесь и сейчас они понимали друг друга без слов, поймав какой-то ирреальный момент единения. Артуру не верилось, но он боялся спугнуть это сладкое ощущение, задрожавшее под ложечкой, оттого и делал вид, что все как обычно.
Им оставалось купить лишь дорожную сумку для Игнатьева — уже виднелся свет в конце туннеля. Спустившись на эскалатору с полными руками пакетов, они направились к боковой галерее.
Артур не понял, что произошло. Где-то за спиной что-то надсадно громыхнуло, мозаичный пол вздрогнул под ногами, зеркальные витрины загудели. В основании черепа вспышкой взорвался страх — толкнул к Диме, заставляя прижать того собою к ближайшей стене. В спину ударило каменной волной воздуха, резкой болью вспыхнуло в легких, вжало в стену, обдало жаром взрыва. Стекла разлетелись крошкой, обсыпая с головы до ног, посыпались куски штукатурки.
Стожаров что было сил старался устоять, защищая собою Димочку. Но ноги вдруг стали слабыми, непослушными. Он начал оседать.
— Артур? — сквозь пыль, крики страха и боль, сквозь вату в ушах услышал он растерянный голос Игнатьева. Почему-то пошел дождь. — Артур?!
Он упал на спину и задохнулся от боли. Бледное лицо Димочки и широко раскрытые испуганные глаза были последним, что он увидел перед тем, как мир померк. Слетали отдохнуть. Вот ведь… незадача.
Артур болтался в темноте, ничего не понимая, ничего не ощущая. Пытался сориентироваться, жив ли еще или уже все, без надежды на помилование? Но больше, чем собственный статус, его волновал Дима: как он? где он? что он?
— Стожаров? Артур! — эхом услышал он его испуганный голос.
Темнота начала рассеиваться, и он наконец увидел Игнатьева. Тот, заливаемый водой из оросителей системы пожаротушения, потерянно стоял на коленях над его, Стожарова, телом и несмело, механически тормошил то за плечо. Удивленно глядя на все это со стороны, Артур вдруг испытал резкий приступ беспокойства за Димочку: это шок? это пройдет? с ним все в порядке?
Вокруг них лежали раненые и мертвые, кое-кто из уцелевших пытался помочь, но большая их часть сидела истуканами, не в состоянии справиться с шоком. Димочка сунул руку в карман прилипших к ногам мокрых брюк и достал телефон. Нажал пару раз на кнопку, потряс в руке — и швырнул тот об пол, в отчаянии глядя на тело Стожарова. Внимательно изучая себя и Игнатьева, он понял, что за боль тогда пронзила ему спину и легкие: из грудной клетки тела — его тела! — пройдя насквозь, торчали две тонкие металлические трубки. Бог весть чем они были до взрыва. Кровь розовыми пятнами расползалась по рубашке и стекала на залитый водой пол.
Из-за угла появилась женщина и спокойным шагом направилась к ним сквозь всю эту панику и суету. В длинные ее волосы были вплетены кувшинки и водоросли. Стожаров узнал ее тут же. Она подошла и остановилась, застыв над Димой. Тот поднял голову, меняясь в лице.
— Неожиданно, — прокомментировала она с оттенком удивленного недовольства в голосе. — Но поздравляю тебя, мальчик. Видимо, все-таки сумел стать хорошим человеком, раз ради тебя, — она рукой указала на тело Артура, — вот так…
— Он закрыл меня собой… — растерянно проговорил Игнатьев, словно оправдываясь. — Это все случайно... — он терял нить, сбивался, начинал снова. — Я даже не понял… Я… Артур — понял раньше! Я не хотел!
— Мальчик, — с сарказмом в жестком голосе удивилась женщина, — ты не понимаешь? Он снял проклятье. Хотел ты — или не хотел — ты теперь обычный человек.
Спустя секунду лицо Димочки исказил страх. Он вскочил на ноги, осматривал себя, хлопал по бедрам, ощупывал колени.
— Ну? — требовательно спросила женщина.
— С… снял, — дрожащим голосом согласился Игнатьев. В глазах его при этом стоял такой дикий ужас, что Артуру стало не по себе.
— Не трогайте его! Отойдите! — но его никто не слышал. — Вон пошла от него, ведьма!
— Ну вот и славно, — кивнула она.
— Но я не хочу так! Я не могу так! — в отчаянии выкрикнул Димочка. Он снова опустился на колени возле тела Стожарова и потянулся к побледневшему и заострившемуся восковому лицу. Но вдруг отдернул руку.
— Как — так, мальчик?
— Он еще несколько минут назад смеялся! — отчаянно шептал Игнатьев. — Ш-шорты купил… в клетку… Это неправильно. Так не должно быть!
— Дима, ты идиот?
— Мальчик, ты понимаешь, что говоришь? — присев около Игнатьева, женщина пальцами за подбородок заставила его поднять голову.
— Да, — неожиданно твердо ответил Димочка. Она изучала его лицо, всматривалась в глаза.
— Будь по-твоему.
Ведьма поднялась на ноги, и снова все померкло.
— Это ведь был не сон? — первое, о чем хотел спросил Стожаров, придя в себя настолько, чтобы вообще хоть что-то сказать. Но вместо собственного голоса услышал невнятный хрип.
До этого он тоже открывал глаза — и всякий раз, скосив взгляд влево, находил там сидящего в кресле Димочку: дремлющего, читающего, листающего что-то в телефоне, просто глядящего в окно. Он мог бы порадоваться этому факту, но сознание снова ускользало куда-то в темноту, чтобы замереть там среди десятка-другого проводков, датчиками подключенных к телу Стожарова, загипнотизированно вслушиваясь в тихое пикание монитора частоты сердечных сокращений. Маска ИВЛ казалась тяжелой и давила на лицо. Хотелось ее снять, но он и пальцем шевельнуть не мог. Беззвучно проваливался обратно в небытие в надежде вернуться из него к преданно сидящему в палате Димочке.
— А? — вскинулся тот и вскочил с кресла. Подошел ближе, наклонился над Стожаровым, всматриваясь в его лицо.
Сколько раз Игнатьев делал так же, пока он был без сознания? Или не делал ни разу? Может, его и вовсе здесь не было, может, сидящий в кресле Димочка — это только плод больного воображения, может, влияние обезболивающего… Что ему тут колют? Впалые от усталости глаза внимательно изучали склонившегося над кроватью Игнатьева.
— Врач сказал, критический период миновал. Теперь тебе ничего не грозит. — Стожаров рефлекторно вдохнул порезче, чтобы ощутить запах Димочки, однако втянул лишь стерильный кислород.
— Хорошо, — просипел он, пытаясь ощутить собственные губы.
— У тебя пробиты оба легких, врачи чудом тебя спасли.
— Знаю — видел. — Эти слова дались труднее. На грудную клетку навалилась тяжесть.
— Как ты себя чувствуешь? Пить хочешь? — участливо спрашивал Дима, заглядывая ему в глаза.
— Будто я умер еще вчера. — Димочка на мгновение помрачнел. — Хочу.
Игнатьев тут же развернулся, чтобы налить воды в стакан. Но пока он там возился, Артур снова провалился в глухой и густой сон.
Очнувшись в следующий раз, Стожаров обнаружил, что чувствует себя все еще погано, но заметно лучше. Он не представлял, ни сколько проспал, ни какой сейчас был день. Димочки в палате не было. Ожидаемо. Но Артур стоило криво усмехнуться, как заметил на стуле его рюкзак. Захотелось поднять руку и в недоумении потереть лоб, но на подобный подвиг не хватало сил — дай бог, чтобы их хватило на разговор с Игнатьевым, а не как в прошлый раз. Артур чувствовал, что поговорить им надо о многом, хотя пропитанный обезболивающим мозг пока толком не мог сообразить, о чем конкретно. О том, что Димочка почему-то все время был здесь, смотрел в глаза, выглядел взволнованным и немного радостным? О том, что в том странном сне-не сне он не хотел, чтобы Стожаров умирал? А он умирал? Сейчас он казался себе хоть и чертовски слабым, но вполне живым: слушаясь его воли, пальцы неловко сжались в кулак, грудь поднималась на каждом вдохе, где-то слева до слуха доносился звук барабанящего в оконное стекло дождя.
Когда Димочка вернулся в палату, Стожаров заметил, как посветлело лицо того на миг при виде проснувшегося Артура. Улыбка скользнула по узким губам, но тут же смущенно скрылась с глаз долой.
— Ты проснулся, — констатировал он очевидный факт. — Как себя чувствуешь?
— Бывало и лучше.
Какое-то время без слов изучал того. Под этим пристальным взглядом Игнатьев наконец не выдержал и сцепил пальцы рук в замок.
— Дим, ты почему здесь? — наконец заговорил Артур и с приятным удивлением обнаружил, что сегодня речь дается без особых усилий. Сейчас не хотелось провалиться в сон лет, как минимум, на сто.
— Как — почему? Ты же чуть не умер, — Игнатьев поерзал в своем кресле.
— Ты знаешь, о чем я. — Дима молча кивнул.
Сейчас Стожаров был уже без кислородной маски, и, когда его ноздрей наконец коснулся знакомый аромат Димочкиного лосьона после бритья, он невольно сделал вдох поглубже.
— У тебя не нашлось ни одного родственника — я сказал, что я твой троюродный брат. Было бы неправильно оставить тебя одного. Здесь… — Игнатьев обвел рукой палату, — в таком состоянии. Ты мне жизнь спас…
— Сколько я здесь?
— Сегодня — шестой день. Из реанимации тебя уже перевели в отделение интенсивной терапии.
— Там дождь?
— Угу, льет как из ведра.
— Ни разу не Сейшелы.
— Ни разу, — согласился Димочка.
— И как ты — по дождю-то? — приложив немало усилий, Стожаров повернул голову, чтобы не приходилось так отчаянно косить глаза. Движение тут же отдалось болью в грудной клетке.
— Ну как… — как обычно. Резиновые сапоги и все такое.
— Это ведь был не сон? — спустя паузу Артур решился поднять эту тему.
Помолчав, Игнатьев ответил:
— Не сон.
Стожаров был ему благодарен за то, что тот не стал делать большие глаза, непонимающий вид, отнекиваться. Наседать на Димочку и заставлять его делать то, что ему нужно, сейчас было бы невероятно сложно — и напрягаться совсем не хотелось.
— Что это за баба была?
— Озерная ведьма, наверное.
— Наверное?
— О ней в той деревне легенда ходит — но никто по-настоящему в нее не верит. Как везде, в общем-то. Рассказывают байки, как кто-то из соседнего села слышал, как кто-то рассказывал… А я боялся расспрашивать.
— Ясно. — Поджав губы, Стожаров молчал. Ему хотелось знать — и было страшно. Он собирался, возможно, сдвинуть с места камень, который станет причиной оползня, причиной перемен, которые будет уже не исправить. Но он надеялся — и он решился. — Проклятье ведь с тебя снялось? Тогда, после взрыва.
— Снялось, — подтвердил Игнатьев.
— И я умер?
— Умер, — снова до белизны сжимая переплетенные пальцы, с усилием ответил Димочка.
— Тогда почему я сейчас здесь и живой, а ты все еще прячешься от дождя? Дима, ты же мог избавиться от меня раз и навсегда, Дима. Ты идиот?
— Видимо, — спустя паузу ответил Игнатьев. Однако в его ответе не было ни обиды, ни напряжения, ни горечи.
— Зачем? Или почему? Как вернее будет?
— Потому что ты мне жизнь спас. Затем, что ты любишь меня, — с вызовом заявил Димочка.
— Что? — с издевкой выдал Стожаров, у которого от этого простого факта ёкнуло сердце. Он — любит? Да не смешите! — С чего ты взял?
— С проклятья. Ты можешь отрицать, сколько влезет, Артур. Но отрицаешь ты для себя, так и знай, — едко ответил Димочка, видимо, находя какое-то удовольствие в том, чтобы загонять Стожарова в угол.
Прикрыв глаза, Стожаров облизал губы. Сердце колотилось и в ушах начало звенеть. Своей неожиданной прямотой Димочка бил не в бровь, а в глаз, заставляя его переживать и нервничать, как на первом в жизни экзамене. Он выдохнул, пытаясь успокоиться.
— Ну ладно, допустим. Я тебя люблю. Но ты-то почему здесь? Ты же меня не любишь. Ты меня ненавидишь, — он внимательно посмотрел на Диму. — Я бы тоже себя ненавидел на твоем месте.
Игнатьев вспыхнул до самых ушей и неловко попытался сделать вид, что ничего не было, потирая одну о другую напряженные ладони.
— Я тебя… не ненавижу, — сообщил он изножью койки. — Понимаешь… я не могу ненавидеть человека, который мне жизнь спас… и любит... меня.
— С ума сойти, — выдохнул Стожаров и закатил глаза.
— Ты, конечно, все равно еще порядочный мудак. — Артур невольно крякнул от этой прямоты. — Но ты же из мудака человеком становиться начал!
— Ты мне что, проповедь читаешь? — саркастично прервал он рассуждения Димочки.
— Нет, — смутился и замолчал тот.
Так и молчали какое-то время, впервые с февраля в умиротворенной тишине.
— Знаешь, — первым снова заговорил Стожаров, — мне казалось, что эта поездка должна что-то изменить. Я надеялся. Изменила, как думаешь?
— Видимо, — неуверенно и сдавленно ответил Димочка. Стожаров открыл глаза и снова скосил на того взгляд. Игнатьев мялся в физически ощутимой неловкости. — Да. Изменила. Тебе тоже теперь нельзя под дождь. В общем, ты как я! — выпалил Димочка и сел прямо по струнке.
Стожаров подавился воздухом и закашлялся. Застонал от боли, засипел и чуть не умер повторно.
— Что?! — выдохнул он, глядя в глаза подхватившемуся Игнатьеву, склонившемуся над ним.
— Только так ведьма могла тебя оживить.
Он крепко зажмурился, вжимаясь головой в подушку. В груди от напряжения адски болело, и от боли этой хотелось стонать. Она, однако, отвлекала от мыслей и помогала отсрочить панику. Господи помилуй, он же видел, как это бывает с Димочкой — раз и все, пиздец с хвостом. Бояться воды, дождя, прятаться под зонтами и в резиновых сапогах, всю жизнь жить, как на пороховой бочке, не позволяя себе толком расслабиться. Никаких бань, саун и бассейнов, никаких пьянок в тесном мужицком кругу. Это же просто, простите, безнадежный финиш. Артур долго выдохнул, но вместо этого получился стон.
— Прости, — сдавленно сказал Дима, опустив взгляд. Он присел на край койки, ладони положил на узкие бедра в синих джинсах. Напряженно сжимал пальцы, виновато кусал губы. — Я думал… Я хотел… надеялся…
— Заткнись, Дим, — на удивление спокойно оборвал Стожаров его потуги что-то объяснить. Эти робкие метания Игнатьева лучше любых слов, сказанных прямо в глаза, четко и ясно напомнили о сделанном им: Димочка отказался от жизни нормальным человеком, чтобы Стожаров тоже жил. — Я понимаю, хотел как лучше, а вышло как всегда. Ты ж не гений, в конце концов. Так что я тебя прощаю.
— Прости, что?! — потерял дар речи Игнатьев.
— Можно вместе попытаться улучшить положение дел. Так что давай, начинай. Можешь с минета.
— Да ты охренел, что ли?! — теперь задыхался Димочка. — Ну ты и мудак!
— Тоже мне новость. Ладно, можешь просто поцеловать, — ухмыльнулся Артур.
— Нет.
— Быстро.
— Нет.
— Я жду, Дима, — вдруг привычно холодно и жестко потребовал Стожаров.
На мгновение Игнатьев обомлел, будто его окатили холодной водой. С застывшим, как всегда это было, лицом он смотрел на Артура. И вдруг психанул:
— Хрен с тобой, золотая рыбка! — он со злостью впился ему в губы.
@темы: мои рассказики, ориджиналы, ночная история
-
-
14.01.2018 в 00:47Димочка
-
-
14.01.2018 в 00:53